В апреле 1915 г. «в первый же день отхода оказалось, что штаб корпуса снял свои провода и ушел "неизвестно куда ”. Хотя этот корпус располагал 15 км кабеля и 5 телефонными аппаратами, состоящими при штабе корпуса, имелась телеграфная рота с 50 км воздушного и 35 км подземного кабеля с 12 телеграфными аппаратами.

То есть слабая управляемость, в чем позднее будут упрекать советскую армию, имела, увы, глубокие корни… Причем немецкая разведка докладывала об этих недостатках русского командования еще в 1913 г.: «Передвижениярусских войск совершаются теперь, как и раньше, крайне медленно. Быстрого использования благоприятного оперативного положения ожидать от русского командования также трудно, как быстрого и точного 66 выполнения войсками предписанного приказом маневра. Для этого слишком велики препятствия со всех сторон при издании, передаче и выполнении приказов. Поэтому немецкое командование при столкновении с русскими будет иметь возможность осуществлять такие маневры, которых оно не позволило бы себе с другим, равным себе противником».

В бою под Сталлупененом 4 (17) августа вышедший во фланг 27-й пехотной дивизии германский отряд в составе 4 батальонов, 1 эскадрона и 5 батарей вынудил к беспорядочному отходу части, которые в общей сложности насчитывали 20 батальонов.

В ночь на 8 (21) августа германская авиация временно прервала телеграфное сообщение между штабами Ренненкампфа и Жилинского. Генерал Самсонов, покинув 15 (28) августа командный пункт армии и сняв телеграфный аппарат, практически полностью утратил контроль над соединениями своей армии и фактически оставил ее безо всякого руководства.

Ночью 10 (23) августа при налете цеппелина были убиты 18 и ранены 10 солдат. Пользуясь развитой дорожной сетью и связью, опираясь на стремительно подготовленное местное ополчение (ландштурм) и второразрядные войска (ландвер), систему мелких укреплений-блокгаузов (с 2—3 ярусами амбразур и проволочными заграждениями), немцы значительно стесняли действия русских подвижных частей.

Так, по воспоминаниям Г.А. Гопгговта, «высланные вперед немецкие самокатчики не дали возможности вернуться прямой дорогой через Краупишкен, и потому гусары, посланные со спешным донесением, проблуждали лишний час по проселкам и в поисках брода через реку Инстер» (орфография современная. —Е.Б.). В результате штаб конного отряда не знал об изменении ситуации даже двухдневной давности.

«Пехотные же самокатчики, засевшие в канавах за проволокой, подпустили на 200 шагов головную заставу корн. Карангозова и открыли по ней огонь… Немецкая цепь стала отбегать и, сев на велосипеды, под прикрытием огня с бронированного автомобиля полным ходом ушла назад». А русские самокатные команды Гвардейской стрелковой бригады, по запискам начальника ее штаба Э.А. Верцинского, «наспех сформированные, снабженные машинами невоенного образца и попавшие к тому же еще для действия в местность с тяжелыми песчаными дорогами, сравнительно скоро растратили свои самокаты и, понемногу сокращаясь, перешли из боевых команд в команды для связи при штабах».

К двум часам ночи 8 сентября 14-я бригада была высажена в районе Нантся, после чего такси были отпущены, перевезя 4000 человек на расстояние до 50 км. Некоторые аварийные машины вернулись в Париж лишь через 2—3 дня. Но все 70 же 14-я бригада была вовремя переброшена и уже в боях 8 сентября усилила левый фланг 6-й французской армии. «Марнские такси» стали удобным и понятным символом своеобразного «золотого ключика » на войне — один ловкий ход, и победа в кармане.

Как отмечает Пересыпкин, в целом ряде случаев, от левобережья Вислы до Сарыкамыша, грамотное использование радиосвязи, особенно при маневренных действиях и в окружении, способствовало успеху русских частей. Но и сами немцы на Западном фронте из-за путаницы в шифрах, когда радиограммы почти невозможно было прочитать, вынуждены были прибегнуть к передаче нешифрованных радиограмм, особенно в кавалерии.

Гораздо более существенным недостатком русской армии, по мнению Головина и Лихотворика, было то, что войска постоянно проигрывали темп и перемещались позже, чем предписывалось приказами, запаздывая эде на 10 часов (Сталлупенен), а где и на день (Франкенау и Алленштейн). Это же отмечал и Иссерсон: «Часто войска узнавали задачу своего дневного перехода только к 10 часам; выступали не ранее полудня и потому лишь с наступлением позднего вечера достигали — по плохим песчаным дорогам —места ночлега». Наступления шли очень медленно, несмотря на перевес в количестве и людей и орудий.

Из-за недостатка и плохого качества приданной пехоте войсковой кавалерии (обычно формируемой из второочередных казачьих частей) при каждом выстреле немецкой жандармерии и добровольческих сообществ пехотным авангардам приходилось разворачиваться, 63 теряя драгоценное время и не имея должной разведки. Например, донесение начальника 27-й дивизии 4/17 августа: «Третий день стараюсь войти в связь с 40-й дивизией, вчера послал офицерский разъезд пограничников, но сведения о точном месте ее нахождения не имею». «Артиллерия не держала с нами связи, ее наблюдателей не было у нас в окопах и, благодаря этому; такая прекрасная цель осталась не обстрелянной». То же отмечалось и на других фронтах: «С гвардией связи нам не удалось установить.

Известно что если бы даже Шлиффен был жив и сам руководил действиями в согласии со своим планом, составленным за десять лет до этого, то, натолкнувшись на непреодолимые и непредвиденные для него затруднения, он, по всей вероятности, не достиг бы намеченного успеха, приспосабливая собственные оперативные намерения к событиям, происходящим в 1914 году во Франции».

Он считал план Шлиффена лишь планом сосредоточения, а не планом операций. Теренс Зубер, изучив уцелевшие немецкие документы, недавно пришел к похожему выводу — наиболее известный план Шлиффена требовал слишком большого количества несуществующих дивизий и усилий по их переброске. Если в 1904—1905 гг. Германия располагала на западе 50—60 дивизиями, в 1914 г. — 70, то по замыслам Шлиффена требовалось перевезти и задействовать 96 дивизий. Даже прорыв к Парижу, усиленно готовящемуся к обороне, еще не гарантировал победы в войне. Сейчас трудно однозначно судить о том, смогли бы немцы захватить его, а затем и завершить войну в августе—сентябре 1914 г., но можно с уверенностью сказать, что не только русские войска внесли вклад в победу на Марне.