В Конституции Российской Федерации определено, что Россия — это социальное государство, т. е. определяется верховенство принципов социальной справедливости во всех сферах жизнедеятельности граждан. Однако современное состояние российского общества и ситуация в стране не отвечает представлениям населения о социальной справедливости, которую они видят в равенстве людей.

Это создает предпосылки конфликтного взаимодействия власти и общества. 22 февраля — 6 марта 2019 г. Ресурсный центр поддержки НКО и гражданских инициатив и кафедра социально-политических теорий Ярославского государственного университета имени П.Г. Демидова провели опрос общественного мнения среди жителей Ярославской области в возрасте 18 лет и старше. Опрос проводился методом (телефонного интервью) по месту жительства респондентов по заранее разработанной анкете. В опросе приняли участие 648 человек — представители различных социально-демографических групп, проживающие в различных населенных пунктах Ярославской области. Выборка репрезентативна для области в целом. Уровень достоверности данных составляет в целом по области 95 %, статистическая погрешность находится в рамках диапазона 5,0 %.

К социальной справедливости стремится каждое общество во всем мире. Социальная справедливость – это когда люди равны между собой и между ними нет совершенно никакой разницы, независимо от их статусов, наличия материальных ценностей, положения в обществе.

Справедливость – это нечто большее, чем просто одна из ценностей, так как не включает в себя никакого конкретного представления о благе. Она всегда является «недостигнутым» состоянием, поскольку разговор о ней возникает только ввиду ее отсутствия, как реакция на несправедливость [2, с. 22]. В настоящее время не существует социальной справедливости, так как существует разделение людей на богатых и бедных, у богатых гораздо больше прав, чем у бедных из-за наличия денег, хотя в Конституции РФ сказано, что все имеют одинаковые права и обязанности, независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств.

Оговоримся сразу: из всего потока травматических изменений 1990-х гг. мы будем анализировать лишь те, что привили к изменению социального лица общества и повседневной жизни людей вопреки их воле, надежде и чаяниям. Развал СССР, против которого проголосовало 73 % взрослого населения страны, — главное из этих изменений. Это было первое насилие над демократически настроенным народом, не сразу осознанное им как травма, грозящая его жизни, поскольку Союз вроде бы продолжил свое существование, но уже в форме Союза Независимых Государств.

Развал СССР и шоковая терапия, поставившие большинство российского общества на грань выживания, ввели его не только в состояние изумления и страха, но и всеохватывающей неопределенности. Что происходит? Куда движется страна? Чего ожидать от будущего? Разъяснения можно было получить у новой власти, но она воздерживалась от каких бы то ни было комментариев, поскольку именно состояние неопределенности позволяло ей решать главную политическую задачу. Под разговоры о предстоящем благоденствии, за счет крайнего обнищания основной массы населения создавался новый класс собственников — из спекулянтов, фарцовщиков, валютчиков, теневиков, цеховиков, воров, бандитов, бывших аппаратчиков ВЛКСМ, «челноков» и т.п., на который власть могла бы опираться, сознательно разрушая основы социализма в России.

Законы распространения эпидемий хорошо известны: модель SIR (susceptible-infectedrecovered) предсказывает, что количество инфицированных сначала быстро растет, затем рост замедляется, количество вновь выздоровевших начинает превышать количество вновь заболевших, и эпидемия идет на спад. Главный риск борьбы с эпидемией заключается в том, что на пике заболеваемости может не хватить мощности системы здравоохранения – так что эпидемия приведет к смертности, которой можно было бы избежать. Модель SIR подсказывает, как именно это можно сделать: надо снизить интенсивность контактов внутри популяции – тогда кривая заболеваемости будет более плоской, пик наступит позже и будет не таким высоким.

Однако карантинные меры, необходимые для «сглаживания» кривой эпидемии дорого обходятся экономике. Например, Barrot et al. (2020) показывают, что шестинедельный карантин снижает годовой ВВП Франции почти на 6 процентов. Inoue and Todo (2020) оценивают эффект месячного карантина в одном только Токио в 5 процентов годового ВВП всей Японии. Почему же подавляющее большинство западных стран все же приняли решение ввести карантин? Эти решения отражают консенсус, сложившийся в современном западном обществе с точки зрения ценности человеческой жизни. Целый ряд экономических исследований показывает, что решения в области техники безопасности и снижения смертности в развитых странах принимаются на основании – явной или неявной – оценки человеческой жизни в несколько миллионов долларов.

Во время типичной рецессии центральный банк (ЦБ) старается простимулировать экономику и стабилизировать инфляцию. Тем самым он выполняет одну из своих главных задач – сглаживание краткосрочных экономических колебаний. Долгосрочным ростом при этом жертвовать не приходится, потому что монетарная политика обычно просто не может на него повлиять.

Сейчас же, во время карантина, вызванного пандемией, цели и возможности Центробанка встают как бы с ног на голову: он почти не может повлиять на краткосрочный спад, а его главной целью становится уменьшение долгосрочного ущерба для экономики. Как так получается? В условиях, когда большая часть экономической деятельности просто запрещена, снижение процентных ставок не может ее простимулировать. То же и с инфляцией: потребительский спрос вынужденно ограничен в основном продовольственными товарами, так что вряд ли получится убедить людей больше есть с помощью низких процентных ставок. А стабильный спрос, нечувствительный к процентным ставкам, ведет к стабильным ценам, то есть к стабильной инфляции. Выходит, что и выпуск, и инфляция во время карантина в значительной степени выпадают из-под контроля ЦБ.

Означает ли это, что монетарная политика не способна помочь экономике справиться с кризисом? Помимо экономического спада во время карантина, с большой вероятностью нас ждет очень существенный спад и после его снятия. Если ЦБ мало что может сделать с первым, то, к счастью, он может помочь со вторым. Но сначала разберемся, откуда возьмется падение после карантина. В идеале нам хотелось бы вернуться на работу так же, как мы возвращаемся после длительных праздников. Но в отличие от праздников, мы не запаслись сбережениями на этот период, а потому многим фирмам может оказаться нечем покрыть свои текущие расходы, и они перестанут существовать. Если на момент снятия карантина будет очень много безработных и мало действующих фирм, может пройти довольно много времени, прежде чем экономика вернется к полной занятости и выпуск восстановится.

Общество потребления является обществом самообмана, в котором невозможно существование культуры как таковой [2, с. 105]. Потребление рассматривается в отрыве от естественной природы человека, значит, как следствие возведенной в культ социальной дифференциации. Поэтому актуальным становится исследование процесса формирования «культуры» манипуляции сознанием в обществе потребления именно вследствие своей непредсказуемости.