О романтической лексике
в романе Гончарова «Обрыв»
Необычная страстность и романтическая патетичность характеризуют лексику романа И. А. Гончарова «Обрыв». «Резкие контрасты романтические преувеличения, напыщенность лирических
отступлений все сильнее и чаще вплетаются в художественную ткань романа, заволакивая его реальную основу» (О. Чемена. Создание двух романов. М., 1966).

Сам писатель, этот трезвый и «бесстрастный», по выражению Добролюбова, реалист, с тревогой отмечал: «Я боюсь, боюсь этого небывалого у меня притока фантазии, боюсь, что малое перо мое не выдержит, не поднимется на высоту моих идеалов» (цитируется по изданию: Собрание сочинений в 8 томах. М., 1955).
Чем же объяснить этот «небывалый приток фантазии» у спокойного, уравновешенного Гончарова, как согласуется все это с его общественно-политическими и эстетическими взглядами? Роман «Обрыв» появился в пореформенную эпоху, когда, по выражению Тургенева, «весь поколебленный быт ходил ходуном, как трясина болотная» (И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах). Гончарову, привыкшему изображать устоявшуюся предреформенную жизнь, трудно было проникнуть в закономерности новой эпохи. К тому же в его мировоззрении усиливаются консервативные тенденции.

Так появляются недосказанность и даже таинственность при изображении некоторых персонажей, особенно Веры и бабушки. Все это во многом сближает «Обрыв» с романтическими произведениями. По словам М. Горького, главное в романтизме — «сложное и всегда более или менее неясное отражение всех оттенков, чувствований и настроений, охватывающих общество в переходные эпохи…» (М. Горький. История русской литературы. М., 1939). Растерянность перед быстро меняющейся пореформенной жизнью, ослабление контактов с прогрессивными демократическими силами — все это обострило интерес Гончарова к «вечным», общечеловеческим проблемам. Внимание писателя привлекают страсти, любимая тема романтиков: «Вообще меня всюду поражал процесс разнообразного проявления страсти, то есть любви, которая, что бы ни говорили, имеет громадное влияние на судьбу — и людей и людских дел. Я наблюдал игру этой страсти всюду, где видел ее признаки, и всегда порывался изобразить их, может быть, потому, что игра страстей дает художнику богатый материал живых эффектов, драматических положений, и сообщает больше жизни его созданиям». В ряде случаев позиция романтика Райского, одного из героев «Обрыва», сближается с позицией Гончарова.

Стихотворение Лермонтова «Парус» для многих поколений читателей значит гораздо больше, чем просто описание морского пейзажа. Но если попытаться вдуматься в каждую строчку, раскрывая ее второе значение и исходя из того, что napyс — мятежный человек, то все очарование рушится.

В стихотворении многое начинает казаться неточным и противоречивым. Между тем ведь бывают стихотворения, в которых подобная расшифровка дается самим автором и при этом нисколько не нарушает высокой поэтичности. Вспомним «Цветок» Жуковского или «Телегу жизни» Пушкина.

Это стихотворения с аллегорическим образом. У Лермонтова тоже есть аллегорические стихотворения, например «Чаша жизни». В нем человеческая жизнь уподоблена чаше с напитком, и никакого другого понимания образ чаши в этом стихотворении не допускает. Аллегорическим мы называем такое стихотворение, в котором центральный поэтический образ имеет не прямое значение, а должен быть непременно истолкован в переносном смысле.

Но в то же время здесь подразумевается лишь одно, вполне определенное явление или мысль. Эволюция жанра аллегории у Лермонтова приводит к созданию стихотворений с поэтическими образами символического типа. Это значит, что, с одной стороны, стихотворение явно заключает в себе несравненно более глубокий смысл и широкое обобщение, чем это можно вывести, основываясь на его фабуле, на его «первом плане».

Ни в одной из форм
языкового
творчества народа
с такой силой
и так многогранно
не проявляется
его ум,
так кристаллически
не отлагается
его национальная
история,
общественный
строй,
быт,
мировоззрение,
как в пословицах.
М. ШОЛОХОВ
Сокровищница народной
мудрости

Какое великое национальное богатство духа заключено в наших пословицах! На протяжении веков в пословицах русские люди выражали свои мысли и чувства. Эти самоцветы мудрого житейского опыта — летопись целого народа. «Пословица всем делам помощница»,— исстари говорят на Руси. Недаром такое великое множество различных присловий сотворил наш народ. Ведь уже знаменитый сборник В. И. Даля «Пословицы русского народа» (первое издание вышло в 1862 году) насчитывал 30 000 образных изречений, но, разумеется, это лишь часть обширного всенародного накопления.

Не иссякает родник народного творчества, на наших глазах возникают новые пословицы: Человек трудолюбивый — в СССР самый счастливый. В колхозе быть — без нужды жить. И один в поле воин, коли он советский воин. Курская дуга вогнала в гроб врага. Дружно за мир стоять — войне не бывать.

Отношение Н. Г. Чернышевского к действительности в романе «Что делать?» заключается в отказе от фактов, составляющих ее содержание. Только две первые главы отражают реальные картины жизни 60-х годов XIX столетия. Обращаясь к описанию «новых людей», автор подчеркивает это подзаголовком «Из рассказов о новых людях» и в предисловии пишет: «…Вы еще не публика, а уже вы есть между публикою,— потому мне еще нужно и уже можно писать» (цитируется по изданию: Н. Г. Чернышевский. Собрание сочинений. М., 1939—1950).

Чернышевский предчувствует, предвидит то новое, которое только зарождалось и которому принадлежало будущее. Эта особенность авторского отношения к действительности и определила тот «избыток авторского зрения», который присутствует в романе и придает ему оттенок острой публицистичности. Широко распространено мнение, что зло многолико, а потому интересно, добро же плоско, однолинейно. Чернышевский выбрал изображение добра. Поэтому, видимо, при оценке его романа встречается утверждение, что язык первых двух глав, отражающих реально существующую действительность, ярок, образен.

Всю жизнь Достоевский жаловался на то, что он вечно работает в страшной спешке, подгоняемый долгами и кредиторами, сетовал, что из-за этого не может создать истинно художественного произведения. Скромность и невинность гения! Достоевский не понимал, что он уже создал художественные шедевры, не понимал, что. если бы ему дали возможность работать без спешки, он все равно бы спешил, ибо в. этом и состоял его метод, ритм и стиль, работы. Однако как бы лихорадочно ни спешил Достоевский, в его произведениях нет ничего случайного: ни одной детали, ни одного слова, ни одной запятой. Раскрывая тайны человеческого духа, Достоевский создал особое искусство — редчайшее искусство мысли.

Любая мысль у писателя, добрая или злая, по собственному его же выражению, «наклевывается, как из яйца цыпленок». Художник слова, он обладает единственно верным искусством мысли, и потому все. его творения одухотворены, в них нет ничего случайного. Покажем это на примере «Преступления и наказания». Часто приходится слышать: Раскольников зарубил старуху топором. Так ли у Достоевского? Вспомним текст: «Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом» (цитируется по изданию: Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений. Т. 5. М., 1957). В течение всей сцены убийства лезвие топора было обращено к Раскольникову и угрожающе глядело ему в лицо, как бы приглашая стать на место жертвы. Не топор во власти Раскольникова, а Раскольников стал орудием топора. Совершенно иначе обстояло дело в незапланированном убийстве доброй и кроткой по природе Лизаветы, ради которой и поднят был топор: «Удар пришелся прямо по черепу, острием».

Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;

Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!

Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:

Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

Это знаменитое четверостишие Пушкина «Отрок» характерно
как пример умелого, стилистически направленного использования
поэтом старославянской и русской лексики. Обычно при анализе
этого стихотворения приводятся употребленные Пушкиным русские наименования при описании будничного труда рыбака: ке=
вод, который помогает рыбаку расстилать мальчик; и высокоторжественные, соотносительные по значению славянизмы, которые,
как бы в предвидении чудесного изменения судьбы мальчика,
считает нужным употребить поэт: отрок, мрежи. В том же торжественном контексте использован Пушкиным славянизм уловлятъ: «Будешь умы уловлять, будешь помощник царям». В прямом, непереносном значении в соответствии с высоким уловлять употреблялся глагол ловитъ: «Слуги} сватья и сестра С криком ловят комара» (Сказка о царе Салтане).

Глаголы с суффиксом -а(тъ) в несовершенном виде типа уловлятъ, похвалятъ, синонимичные простым бесприставочным глаголам несовершенного вида ловитъ, хвалитъ, были уже в конце XVIII века архаическим пластом лексики и использовались преимущественно в текстах со стилистическим оттенком торжественности, высокости: «Се муза днесь сама им лиру настрояет» (Майков. Игрок ломбера; ср. настраивает); «Глас общий никогда не похвалял пророка» (Державин. Эпистола И. И. Шувалову; ср. хвалил); «Славны царства поращаешъ» (Капнист. На смерть Державина; ср. раститъ)’, «Любви огнь потушаешъ» (Ннин. Плач над гробом; ср. тушитъ)’, «Остановляет он грозящивам удары» (Озеров. Дмитрий Донской; ср. останавливает).