Барклай Де-Толли: начало пути
…Весной 1778 года шестнад иатилетний дворянский недоросль Михаил Богданович Барклай-де-Толли предстал перед экзаменационной комиссией и успешно сдал экзамен, став младшим кавалерийским офицером — корнетом.
И тотчас же отправился в назначенный ему для службы Псковский карабинерный полк, стоявший в городе Феллине. Барклай получил звание корнета 28 апреля 1778 года. С этого дня началась его служба в русской армии, продолжавшаяся ровно полвека… Какой же была Россия в том самом 1778 году, когда корнет Барклай прибыл в Псковский карабинерный полк?
Большая часть его жизни прошла в годы царствования Екатерины II. Она вступила на престол, когда Мише было всего шесть месяцев, и жизнь Барклая, начавшись под ее скипетром, в значительной мере определялась этим обстоятельством тридцать три года. В истории России было всего два монарха, заслуживших звание «Великий», Петр I и Екатерина II. Бедная немецкая принцесса, волею судьбы обрученная с наследником русского престола Петром III, занявшим трон после смерти своей тетки Елизаветы Петровны, через полгода свергла своего мужа и, захвате власть, повела Россию к величию и славе.
Она крепко держала бразды правления и стремилась к абсолютной власти. Она хотела видеть Россию могучей и процветающей. Через несколько лет после захвата власти Екатерина сформулировав важнейшие прнншпты своей политики, назвав их «пятью предметами», таким образом: «Если государственный человек ошибается, если он рассуждает плохо или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные последствия этого. Нужно часто себя спрашивать: справедливо ли это начинание? полезно ли?» И. перечисляя «пять предметов», указывала: «Нужно просвещать нацию, которой должен управлять. 2. Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы. 3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию. 4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным. 5. Нужно сделать государство грозным и в самом себе и внушающим уважение соседям.
Каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга своего перед Высшим Существом (так Екатерина вслед за французскими энциклопедистами называла Бога), перед собой, перед обществом, и нужно преподать ему некоторые искусства, без которых он не может обойтись в повседневной жизни».
Екатерина была величайшей русской патриоткой, подтверждая это и государственными делами, и словами, и всеми своими поступками. Порой она теряла чувство меры, и тогда из-под ее пера появлялись такие слова о простых русских людях: «Никогда еще мир не производил существа более мужественного, степенного, открытого, человечного, милосердного и услужливого, нежели скиф». Скифами в Европе нарекли русских, и Екатерина подвластный ей народ называла этим именем, не уничижая, а возвеличивая его, ибо скифы сыграли вьшаютдуюся роль, оставив после себя удивительно богатую культуру и прославившись великими победами. «Ни один народ,— продолжала Екатерина,— не сравнится с ним в правильности и красоте черт липа, в яркости румянца, в осанке, сложении и росте, так как тело у него или очень дородное, или нервное и мускулистое, борода густая, волосы длинные и пушистые; он по природе своей далек от всяких хитростей и обмана: его прямота и честность гнушаются темных дел. Нет на свете наездника, пешехода, моряка, а также хозяина, равного ему.
Ни у Кого нет такой нежности к детям и близким. У нею врожденное чувство почитания к родителям и начальникам. Он быстро, точно повинуется и верен». Используя эти качества русских и неуклонно руководствуясь «пятью предметами», Екатерина укрепила государство изнутри, беспощадно подавив казаико-крестьянский бунт Пугачева и создав во всей стране новую административно-полицейскую систему, оформленную Учреждением для управления губерний Всероссийской империи. Она собрала вокруг себя выдающихся государственных деятелей и полководцев: Потемкина, Суворова, Румянцева, братьев Орловых, Бсзбородко, Панина, а потом и Кутузова, вошедших в историю под гордым именем екатерининских орлов. Уже в первые годы ее царствования русские войска овладели устьем Днепра и вошли в Крым, отодвинули южную границу России к Бугу и Кубани, а западную — за Полоцк, Витебск и Минск. Михаил Барклай навсегда запомнил пылающее огнем праздничных фейерверков небо Петербурга и победный гром пушек с расцвеченных флагами кораблей, стоявших на Неве.
Армия и флот России, бьцшше главными предметами неусыпных забот государыни, находились в зените могушества к славы. Принадлежносгь к ним считалась высочайшей честью и заветным стремлением лучших молодых людей страны. К числу этих лучших принадлежал и шестнадцатилетний корнет Псковского карабинерного полка Михаил Богданович Барклай-де-Толли.
Кто же такие карабинеры? Отборные стрелки, вооруженные легкими ружьями — карабинами. Были они и пехотинцами и кавалеристами, но всегда набирались из числа наиболее сильных, опытных и умелых людей, способных одинаково хорошо вести бой и в пешем и в конном строю. Псковский карабинерный был сформирован одним из первых — 14 января 1763 года. Сформирован, но не создан, ибо и до того существовал более шестидесяти лет, называясь Псковским драгунским полком. Его история началась в 1700 году, когда в России появились новые кавалерийские полки — драгунские.
Псковские драгуны под знаменами Петра сражались и в Северной войне со шведами, и ходили в Пругский поход, и пол водительством фельдмаршала Мнниха четверть века спустя прорывали Перекоп и брали столицу крымских ханов — Бахчисарай. А в 1763 году, также одними из первых, превратились из драгун в карабинеров и уже в этом новом своем качестве воевали под знаменами Румянцева, отличившись сначала при штурме Бендер, а потом еще раз в своей истории ворвавшись в Крым. Бой за Бендеры был самым знаменитым подвигом полка, который ходил на приступ двадцать раз и все же захватил крепость. Полк понес тяжелые потери, и сам его командир — полковник князь Иван Александрович Багратион, племянник грузинского царя, возглавлявший все двадцать атак, был тяжело ранен. Он отбыл на длительное лечение и больше в Псковский карабинерный не вернулся, а полк принял новый командир — полковник Андрей Шток.
Под его команду весной 1778 гола и прибыл Барклай. Карабинеры в те дни только что пришли на новые квартиры где стояли Шкафы металлические со слободской Украины, где целый год стояли в резерве, готовясь к очередной войне с турками. Ожидания оказались напрасными, и Псковскому карабинерному приказано было перейти в Лифляндию, в крепость Феллин. Крепость, только называвшаяся так из-за того, что некогда была рыцарским замком, находилась сравнительно недалеко от Петербурга. Это обстоятельство и подвигло дядюшку Георга отослать Михаила в полк, ибо шел ему уже семнадцатый год — самое время вступать в службу.
Сам Михаил уже два года как был готов к этому, но полк его часто переходил с места на место, был к тому же вблизи от театра военных действий, и Всрмслснны не решались отправить юношу, почти еще ребенка, в далекое и опасное странствие. А в феврале 1778 года бригадир узнал, что Псковский карабинерный переводится в Лифлянл ию и что в Военной коллегии намерены надолго оставить его там. — А на чем же основана такая ваша уверенность, господин генерал? — спросил Вермелейн. И собеседник его коротко ответил: — Англия, бригадир. Возвратившись домой после визита в Военную коллегию, Вермелейн прошел к Мише в комнату, чем несколько удивил его: обычно все разговоры проходили в гостиной, а ежели дядюигке нужно было сказать ему что-либо серьезное, особенно неприятное, или же побранить за чтото, хотя последнее случалось весьма редко, для таких случаев предназначен был бригадирский кабинет. На сей раз дядюшка заговорщически улыбнулся и проговорил: — Ну, Михаил, поговорим о серьезном с глазу на глаз, чтобы напрасно не волновать Августу.— Вермелейн зачемто подошел к глобусу и, положив на него руку, сказал: — Был я в Военной коллегии и взял письмо к твоему командиру Андрею Штоку.
Твой полк пришел ныне в Фсллин и, как меня заверили, будет квартировать там долго: на случай высадки десанта английского. А чтоб знал ты, каковы мы ньпгче с Англией, и пришел я к тебе, ибо в беседе нашей без глобуса обойтись нельзя. Теперь Россия не только с соседями своими дела имеет, но и все, что где в мире ни происходит, непременно ее касается. Вермелейн взглянул на Мишу и усомнился: «А нужно ли ему все это? Поймет ли? Молод ведь еще». Однако то, что волею обстоятельств его воспитанник оказался причастным к этому конфликту, требовало объяснений — ведь перед ним сидел не просто дворянский недоросль, но молодой офицер, которому надлежало знать и понимать маневр своего полка. И тогда Вермелейн позвал Михаила к себе и стал читать рефлекц о том, что есть ныне Россия и отчего конфликтует она с Англией. — Сколь ни покажется для тебя нежданным или же весьма далеким то, о чем скажу я, однако ж следует всегда помнить, что истинное знание есть только то, которое восходит к причинам. Причиною же нашего с Англией противусгояш1Я является то, что стала Россия, подобно ей, мировою державою
. Произошло это, когда Петр Великий вошел в Европу с нашей победоносной армией и пустил на просторы морей не виданный дотоле никем победоносный же российский флот. И все то означало, что великие европейские державы — Англия и Франция — должны были признать Россию равной себе и отныне именно так и воспринимать ее. Первое серьезное столкновение произошло у нас с Англией, когда начала она воевать с вечным своим врагом — Францией — за спорные заморские территории. Мы втянулись в эту войну на стороне Франции и семь лет сражались с союзной англичанам Пруссией. Чем эта война кончилась, ты знаешь. Однако, окончившись в Европе, продолжалась она за океаном. Вермелейн прервался на мгновение и подозвал Мишу к глобусу. — Смотри,— сказал бригадир, показывая Мише Западное полушарие.— Вот здесь,— Вермелейн показал на зеленые пространства ниже Великих озер, где на Восточном побережье означены были тремя точками всего три города — Нью-Йорк, Бостон и Филадельфия,— н возникло это новое, независимое от Англии государство. А мы стали на его сторону — не столько потому, что оно нашей государыне понравилось, сколько потому, что Англия все еше осгается нашею недоброжелательницею и, не побоюсь сказать, неприятелем. Потому-то и ждем мы со дня на день высадки ое десанта в Лифляндии или даже в Ингрин, под самым Петербургом.
Выслушав это, Миша более всего остался доволен, что дядюшка его — бригадир, почти генерал! счел возможным говорить с ним о столь великих проблемах, полагая, что он должен приобщиться к ним. и тем самым посвящал его в святая святых — большую политику, заниматься коей был удел немногих избранных. И в то же время Михаил понял, что жизнь любого человека, даже самого маленького, самого простого, всегда тесно связана с большой политикой, которая решает вопросы глобальные, и недаром слова «глобальный* и «глобус» имеют единый корень. И как ни опасны были маневры Англии, как ни неприятна возможная нысадка вражеского десанта вблизи от Петербурга, все же более удачного момента ждать не приходилось; бригадиру удалось получить от одного из сослуживцев Штока рекомендательное гшсьмо для Михайла н. подкрепив приватное письмо официальными, казенными бумагами, где говорилось о сданных Михаилом экзаменах, дал на обзаведение двадцать рублен — сверх тех потрат, что ушли на покупку коня и экипировку.
Конечно, не все отправляли молодых людей на службу, справив им полный комплект амуниции и купив коня. Но если молодой офицер приходил в полк пешком и был, как говорится, и гол. и бос. и яко наг. гако благ, то сразу же красноречиво заявлял о себе и родителях своих как о людях скудных или же прижимистых, а и то и другое было молодцу в укор н сильно осложняло его жизнь в офицерской среде, сразу же ставя его на низшую ступеньку иерархии. Правда, нередко случалось, что. если бедный офицер проявлял себя как добрый товарищ, удалей и ревностный служака, его статус менялся, но все равно однополчане не забывали, каким он явился на службу, и подчас не без оснований считали, что его служебное рвение объясняется лишь гем, что чем выше чин, тем больше жалованье. Особенно же справедливо было это по отношению к офицерам-кавалеристам, считавшим свой род войск аристократическим и наиболее привилегированным. И потому шли в кавалерию дворяне побогаче, а те. что победнее,— во все другие рода войск. А кроме того, появление в полку на собственном коне было и более практичным, потому что как знать, какого коня выдадут безусому новобранцу’? За хорошими конями охотились все, и когда нужно было сменить своего постаревшего буцефала, то нового — молодого, сильного и выносливого коня — заполучить было не так-то легко.
Нет нужды говорить, что старый кавалерист Вермелейн выбрал Михаилу хорошего коня. И по дороге Барклая ни на минуту не оставляло теплое чувство благодарности к Всрмслсннам, заменившим ему родителей. Пять суток, шаля коня, неспешно добирался Барклай от Петербурга до Фсллина. Он проехал Нарву и. достигнув Раквере. повернул на юг. Дорога шла болотами и перелесками, мимо полей, по обочинам которых тянулись сложенные из валунов XI и иные невысокие гряды. Бедные хижины, приземистые, покрытые потемневшей от времени соломой, жались друг к другу вдали ог дороги, почти безлюдной. На дороге же редко встречались Михаилу телеги торговцев, сше реже — казенные экипажи. Чаше прочих попадали ему на глаза согбенные фигуры мужиков, шедших за плутами и боронами, в которые были впряжены маленькие упрямые местные лошади, называемые здесь клепперами. Миша знал этих лошадок, потому что на их мызе Энгр, где проводил он летние вакации, было таких три, а на одной из них — пегой, с белым ремнем вдоль спины, тихой и ласковой — учил его дядюшка верховой езде. Вспомнив о своей любимице, Миша ласково похлопал по шее и статного красавца жеребца, которого тоже уже успел полюбить.
Впрочем, любовь к лошадям, возникшая у него в детстве, не оставляла Барклая всю жизнь. И в каких бы чинах он ни был, он сам чистил коня, сам задавал ему корм, и только когда уж было ему совершенно недосуг, передоверят это ордшириаи или кому-либо из адъютантов. …Ясным апрельским днем въехал Барклай в маленьких городок, уютный и чистенький, наполненный светом и воздухом, в котором господствовали два цвета: голубой и зеленый — от начинающих зеленеть садов и перелесков, лугов и полей и от большого озера и реки, по берегам которых и вытянулся Феллин. Два этих господствующих цвета перебивались тремя другими: желтым, серым и красным — домиками горожан и поселян, крьггьгми соломой и черепицей. Над домиками возвышались острый шпиль кирхи и башня рыцарского замка, сильно поврежденного прежними войнами и штурмами.
Спросив у первого встреченного им унтер-офицера, где найти командира полка, Барклай поскакал к замку. Полковник Шток внимательно прочитал письмо, изредка быстро взглядывая на Михаила, так же внимательно просмотрел приведенные им казенные бумаги, после чего, расспросив о гом, кто готовил его к экзаменам, остался, кажется, всем прочитанным и услышанным доволен. — Пойдите, корнет, теперь в город и найдите себе квартиру. А завтра в семь часов утра извольте прийти ко мне. Тогда я скажу вам, к кому поступите вы в команду и в какую должность будете определены. Барклай приложит руку к треуголке и четко повернулся, молодцевато звякнув шпорами. Но не успел он сделать и шага, как полковник сказал: — Впрочем, постойте. И тут же кликнул адъютанта. — Возьми с собой корнета да помоги ему устроиться на квартиру. И Барклай почувствовал, что попал он к хорошим людям, судя по всему, уже принявшим его в свое сообщество, которое и по рассказам бригадира, и по тому, что слышал он от других военных, представляло собой великое армейское братство, должное заменить для каждого состоявшего в нем строгую и добрую семью.
И начались военные будни, четко разделенные на подъемы и отбои, ил походы и уче1шя, смотры и парады. Впрочем, парадов было совсем немного, смотры тоже случались не часто, совпадая, как правило, с большими маневрами, которыми руководили генералы, а то н кто-нибудь из фельдмаршалов. Но было это редко, а вот учения занимали почти все время. Кавалеристы-карабинеры должны были и метко стрелять, и умело сражаться в конном строю несмотря на гороскоп. Они совершали много верстовые переходы, изучали правила маскировки в засадах н в разведке, и премудрости скрытных дальних рейдов, и каноны сбережения коней под снегом и дождем, в бескормицу и холод. При всем этом необходимо было сохранять молодцеватый вид и не показную, а подлинную бодрость и идти на смотрах и парадах столь слаженно и красиво, чтобы у всех, кто видел их, дух захватывало от этой несказанной удали и великого мастерства. Когда же оставался Михаил один в комнате, которую снимал он с полным пансионом, чаше всего время проводил за книгами. Правда, в первый год книги были редкими гостями в его доме — Шток не больно-то жаловал книгочеев, и, признаться, почти не было их среди офтдеров. Не до книг было, да и командир полка предпочитал кабинету манеж и конюшню, а ведь известно, что подчиненные охотно увлекоются тем же, чем с горячностью занимаются начальники.
И забот Штоку по службе вполне хватаю, ибо не только строй и фрутовые занятия, не только экзерциции отнимали у него время: добрую половину дня тратил он на великие и многотрудные хозяйственные заботы — снабжение и людей и коней продовольствием, поддержание порядка в эскадронах и служебных помещениях — от штаба до лазарета и цейхгаузов, а кроме того, надо было и вовремя произвести выбраковку лошадей, посылать команды ремонтеров на закупку конского молодняка, содержать в порядке полковой обоз, а также следить за благонравием н господ офицеров и нижних чинов, которых было у него около тысячи человек. И нужно сказать, что был Андрей Шток служака неутомимый, всюду поспевавший и хорошо знавший, за что начальство может с него спросить, а чему значения не придаст. А среди того, за что оно спросит, книжных премудростей не числилось, и. стало быть, незачем было на них тратить время, которого и на службу едва хватало. И потому полковник Шток ни себе, ни подчиненным покоя не давал, требуя одного — тщательного исполнения всех артикулов и начальственных предписаний.
От генералитета рвение полковника не скрылось, и вскоре был Шток переведен в штаб Лифляндской дивизии в Ригу. I на его место прибыл полковник Богдан Федорович Кнорринг. И случилось это через год после того, как Барклаи поя в и."к я в полку. Незадолго перед тем, как Кнорринг появился в Феллине, всезнаюшис старослужащие уже разведали многое о новом командире. По всему выходило, что был он во многом противоположен своему предшественнику. Ветераны полка вспоминали, что бывал Кнорринг н у них. когда ночи они на слободской Украине в местечке Валки, в полусотне верст от Харькова. Причем он даже встречал полк, когда пришли карабинеры нз Литвы на зимние квартиры, и. будучи офицером по квартирмейстере кой части, размешал их в -Валках. Был Кнорринг прислан к ним командующим 1-й армией генерал-аншефом князем Голицыны»!, и, имея за спиной сиятельного главнокомандующего, вел себя Богдан Федорович совершенно независимо, почитая Штока своим подчиненным. Кнорринг пробыл у карабинеров две недели, сумев разместить в небольшом местечке тысячу человек и больше тысячи лошадей.
И хотя сделал он все это толково и хорошо, у всех, кто с ним сталкивался, создавалось о нем впечатлеште как о человеке заносчивом, высокомерном, к тому же сварливом и легко воспламеняющемся. К тому же имел Кнорринг за подвиги под Кагулом Георгия 4-й степени, и потому осадить его было трудно. Знали также, что был он в фаворе у братьев Орловых — и у фаворита государыни Григория, и у его брата — адмирала ОрловаЧесменского. Из-за всего этого, а также и потому, что ехал он к ним после полугодичной учебы в Военной академии в Пруссии, ничего хорошего от нового командира полка не ждали. И оказалось, что все. что знали о Кноррннге, и все, чего от него ждали, было сущей правдой, да только не всей правдой, а лишь частью ее, ибо был Богдан Федорович кула многостороннее и разнообразнее, чем казалось господам офицерам. Кнорринг. несомненно, принадлежал к числу самых образованных офицеров русской армии.
Еще в юности окончил он Сухопутный шляхетский корпус, первое высшее военное учебное заведение России, где готовились офицеры всех родов войск, потом долго служил в штабе армии, не только занимаясь размещением войск, но и составляя карты, изучая разведывательные данные о противпике, веля топографическую съемку, вычерчивая и обсчитывая планы и сметы строительства новых крепостей. Во время войны с турками был Богдан Федорович прикомандирован к князю Григорию Орлову, руководившему Скол делегацией на мирном конгрессе в Фокшанах. •говоры оказались долгими, шли нудно н потребовали того, чтобы Кнорринг поехал из этого валашского городка на Эгейское море, где крейсировала эскадра брата Григория Орлова — Алексея Орлова-Чесменского, удостоенного почетной второй фамилии за блистательную победу над турецким флотом в Чесменской бухте.
Кноррингу предстояло согласовать действия двух братьев, и хотя задача была не из легких, он не позволил себе по дороге к Алексею Орлову погрузиться в праздность и по своей собственной инициативе снял на кроки1 всю местность, что открывалась ему из окна кареты — от Рушука до Константинополя. Кажется, это и было самым большим достижением, связанным с работой фокшанского конгресса, гак как он кончился ничем, война продолжалась, а карты, сделанные неутомимым Кноррннгом, остались, и узнавшая о том императрица, охочая до всего нового и интересного, велела показать их ей.
Екатерина по достоинству о испила работу, которую к тому же никто Кноррингу не поручал, и, поощряя столь полезный почин, пожаловала ему паче всякого его чаяния имение в Лифляндии. После этого Кнорринг снова ушел на войну и показал себя не только штабным писарем, как называли офицеров по квартирмей с терской части их недоброжелатели из линейных частей, но и храбрым боевым командиром, отличившимся почти во всех славных баталиях кампании — и под Хоти ним, и при взятии Бсндер, и при реке Ларга, и особенно при Клгуле, получив за последнее дело боевой офицерский орден — ГеоргийА потом снова вернулся он в штаб, но уже никто не смел причислять его к •штабным писарям», ибо кавалеры ордена Георгия были, как на подбор, отчаянные смельчаки, а за штабную службу Георгия не давали. Позже уехал он в Пруссию постигать военную науку тех, кого его командиры в годы своей молодости не раз жестоко били, опровергая их умозрительные штудии, несогласные с варварской практикой победителей. И потому пробыл Богдан Федорович у высокоумных прусских теоретиков всего полгода и вернулся в Россию, где и был направлен командиром в Псковский карабинерный полк.
Офицеры полка встретили Кнорринга настороженно. И он ответил им тем же. С утра и ло вечера сидел он в своем кабинете, читая, а еще более скрипя пером и исписывая кучу бумаги. Но когда он выходил lit штаба, подчиненные знали, что глаз у него на всякий беспорядок будет поострее, чем у Штока, и обмануть нового командира весьма трудно. Между тем время шло, и Кнорринг потихоньку стал отделять овец от козлит, воздавая по заслугам и тем и другим. Постепенно он присмотрелся и к Барклаю, отмстив в нем педантичность, сугубую аккуратность и молчаливость.
А однажды, заметив, с каким любопытством смотрит молодой корнет на корешки книг, стоящих в шкафу его кабинета, спросил: — А что, корнет, изволите увлекаться кшгжною премудростью? — и иепко взглянул на Михаила, будто от ответа его зависело нечто важное. — Один мои дальний родственник, господин полковник, любил повторять слова математика господина Лейбница: «Библиотеки — это сокровищницы всех богатств человеческого духа», а кто же сможет отказаться от сокровищ? — Вот оно что, корнет! — произнес Кнорринг. не скрывая удивления.— Кто ж, если не секрет, этот ваш родственник? — Очень дальний родственник, господин полковник,— поправил его Барклай, давая понять, что не желает купаться в лучах чужой славы или кичиться родством. — Хорошо,— сказал Кнорринг, чуть улыбнувшись,— очень дольний родственник. — Это Леонард Эйлер,— ответил Барклай.— И ему я обязан любовью к чтению, как н его воспитаннику, а моему дядюшке — бригадиру Вермелейну. — Вот оно что, корнет! — снова воскликнул Кнорринг.— Неплохие у вас родственники, клянусь честью, очень неплохие. Правда. Кнорринг не сказал, что имя Эйлера ему известно.
Не признался и в том, что бригадир Вермелейн не раз встречался ему на театре минувшей войны — не в его правилах было раскрывать карты раньше времени,— но разговор этот он запомш!л и. заключая его, предложи.! корнету взять для прочтения какую-нибудь книгу. Барклаи, учтиво поблагодарив, подошел к шкафу и, поразмыслив, снял с полки сочинение маршала Франции маркиза де Вобана «О строительстве крепостей». Кнорринг сделал вид, что не обратил внимания, какую именно книгу взял корнет, но выбором Барклая остался доволен — великий фортификатор был и его любимым автором. Так началась новая страница в жизни Барклая, отличавшаяся от прежней тем. что теперь он стал более осмысленно похходить к военной службе.
С низшей ступеньки познания ее поднялся он на следующую, чувствуя, что идет верным путем и в зависимости от того, как высоко он поднимется, будут расширяться перед ним горизонты великого, многотрудного и многосложного дела, которому решил он посвятить всю свою жизнь. Через год стал Барклай полковым адъютантом и погрузился в штабные бумаги, постигая военно-канцелярскую премудрость, так пригодившуюся ему впоследствии. Адъютантская служба оказалась едва ли не тяжелей строевой: во всяком случае, вставал он точно так же, как и раньше, вместе с полком — по сигналу трубы, возвещавшей в шесть часов утра: «Слушай! Повестка!* А затем весь день среди многих прочих забот прислушивался к сигналам, означавшим переходы от одного дела к другому, и, не выглядывая в окно, знал, когда звала труба на молитву, когда на развод караулов, когда на общий сбор, а когда на экзекуцию. Пулей выскакивал за порог, если слышал сигнал тревоги, и. напротив, вздыхал облегченно, услышав вечернюю зорю, по которой полк отправлялся на покой. А меж этими сигналами был его день заполнен массой дел, до которых не доходили руки у полковника, и надобно было помогать ему. Кроме того, обязан был Барклай следить и за тем, как старослужащих солдат обучали, чтобы сделать из них унтер-офицеров. И постепенно Барклай стал понимать взаимосвязь полковых служб и уяснил, что строевая служба, сколь она ни важна, есть только одна сторона военного дела.
А еще через год осознал н го, что их полк — лишь малая частица огромного и мощного механизма, называемого армией. И что сама армия тысячью нитей неразрывно связана с государством, и что насколько сильна армия, настоль же сильно и государство.
Правда, во всей этой структуре пока он мог виден, лишь следующее звено — дивизию, но уже и ее организация была достаточно сложна, ибо входили в нее все войска, расположенные в Лнфляндин: и они, кавалеристы, и инфантерия — на российский манер пехота,— и артиллерия, и пионеры, сиречь военные инженеры, и великое множество всяких служб. К примеру, кригс-комиссариат, снабжающий дивизию, а стало быть и их полк, и следивший за состоянием финансов; инспектора, наблюдающие за личным составом и за продвижением офицеров по службе и всегда знающие, сколько в полку больных н сколько беглых; и военные судьи — аудиторы; и военная полиция; н лекари; и фельдъсгсрн. снующие с казенными бумагами, и еще целый рой всяких военных чиновников, без которых, как ни крути, не обойтись.
А далее в почти недосягаемых и не земных уже, а горних высотах, где-то возле самих небожителей в имперской столине Санкт-Петербурге обитала державная Военная коллегия, до которой было так же далеко, как и до царского престола. Из Военной коллежи бумаги приходили не часто, офицеры приезжали и того реже, а вот нз Риги, из штаба Лифляндской дивизии, было и тех и других предостаточно. Конечно же и бумаги и офицеры прежде всего оказывались у полковника, потом некоторые попадали к его адъютанту. Однако, как правило, были это Ovm.ii г второго сорта, не очень уж важные, а визитеры появлялись перед Ьарклаем, когда приезжали в полк и уезжали нз него. Лишь иногда, если офицер приезжал впервые или же имел высокий чин, Барклай водил его по полку, отвечая на вопросы, но никогда не вступал в разговор сам. Визитерам это нравилось, и вскоре в дивизии за адъютантом Кнорринга укрепилась репутация человека серьезного, сдержанного, не склонного к искательству и строго понимающего субординацию.
Прослышал об этом и начальник Лифляндской дивизии генерал-майор Людвиг Рейнгольд Паткуль и потому, когда приехал к псковским карабинерам сам, внимательно стпл присматриваться к полковому адъютанту и всякий раз. посещая полк, открывал в молодом офицере все новые качества, весьма ему импонировавшие. Но однажды, когда Барклай служил уже четвертый год. Паткуль, приехав, не обнаружил его в штабе и спросил о нем Кяорртгга. Кнорринг ответил сухо и коротко: — В отпуску по домашним делам, господин генерал. — Что-нибудь случилось? — спросил Паткуль. — Поехал принимать наследство по смерти отца своего,— так же сухо ответил Кнорринг, и генерал понял, что полковник почему-то недоволен своим адъютантом, и тут же вспомнил, что вот уже четыре года Барклай остается корнетом, хотя мог бы уже быть представлен и к следующему званию. Однако же Кноррингу ничего не сказал, решив выяснить, какая черная кошка пробежала меж полковником и его адъютантом.
Гогтард Барклаи умер внезапно среди НОЧИ or сердечного приступа в пятьдесят шесть лет. После смерти жены жил он анахоретом, и была возле него только одна старуха служанка. Она-то и обнаружила, что хозяин помер, и бросилась к соседям-арендаторам и небогатым помещикам, что жили в ближней окрутс. Старика наспех схоронили, а потом уж известили братьев, живуших в Риге, сыновей же покойного о том не уведомили только потому, что не знали, где они живут.
Братья всегда были далеки и чужды покойному, и потому сыновья Готтарда узнали о смерти отца уже после прошествия сорокового дня. Написал им о случившемся их двоюродный брат — Август Вильгельм, человек молодой и более сердечный, чем его отец и дядя. Сыновья Готтарда списались между собой и договорились о дне приезда на мызу Лаиксаар. чтобы побывать на могиле отца и распорядиться его имуществом. Михаил, его старинш бр.и Иоганн и мла ними I енрих — все трос офицеры — собрались в бедной опустевшей мызе, помянули по русскому обычаю покойного и решили, что делить имущеетпо отца они не станут, а отдадут все, что было им нажито, младшей сестре Кристине, чтоб не осталась она бесприданницей, ибо было ей семнадцать лет и вступала она в тот возраст, когда девочки-отроковшш становятся невестами. Да и Вермелейнам было бы то изрядным подспорьем, ибо невесту отдать замуж было не дешевле, чем отправить офицера на службу. Братья решили попросить любезного кузена Августа, сообщившего им о смерти отца, взять на себя заботы о продаже Лайксаара. У кузена это должно было получиться гораздо .лучше, чем у кого-либо из них,— он шел по стопам деда Вильгельма, и ему уже сейчас прочили хорошее будущее в торговле.
Так оно и вышло. С тем братья и разъехались, крепко обнявшись на прощание. А пока проходил у Барклая печальный отпуск, начальник дивизии произвел его в секунл-поручикн, отдавая должное безупречной службе молодого офицера и желая хоть чем-то утешить в постигшем его горе. Однако, сколь ни пытался Паткуль понять, почему Кнорринг совершенно очевидно недолюбливает своего адъютанта и вместе с тем не желает расставаться с ним, каких-либо видимых причин обнаружить не смог. И тогда Паткуль — человек умный и многоопытный, к тому же изрядный сердцевед — уразумел, что ежели
какой зртдой причины нет. то. стало быть, есть причина потаенная, которая всегда бывает намного опаснее видимой. Размышляя же над сим предметом, Паткуль пришел к вывозу, что все дело здесь в одном из качеств характера Кнерринга. которое он хотя и пытался от окружающих тщательно скрыть, но все же до конца утаить не мог. И этим качеством было одно из самых низких чувств, к тому же и самых опасных для окружающих и более, чем многие прочие, разъедающих душу, великий смертный грех, вечная досада на чужое счастье — зависть. В чем же мог высокообразованный тридцативосьмилетний полковник позавидовать двадиатидвухлегнему корнету, еще не видевшему ничего, кроме домашнего школярства да забытого Богом Фсллина?
И тут Паткуль подсознательно, скорее чутьем, чем разумом, понял — Кнорринг увидел в Барклае того, кем он сам хотел быть, но не стал, даже получив все, что получил: н чин, и орден, и связи, и образование, и богатство. И этим отличием, которым обладал Барклай, был его непоептжимый характер, выражавшийся во всем — в холодном, неколебимом взоре, в гипертрофированном чувстве достоинства и, наконец, в том, что внушал Барклай всем сталкивавшимся с ним, внушал, сам того не желая,— в ощущении, что предстоит ему особая судьба, что его ожидают великие дела. Кнорринг понимал, что не может избавиться от Барклая, не почувствовав собственного унижения, ибо, кроме того, что был Богдан Федорович завистлив, еще более был он самолюбив н горд. И потому продолжали они сосуществовать, не испытывая друт к другу никаких чувств, кроме скрытой от других нас тороже н ности. Паткуль, глубже узнавая и того и другого, все больше и больше убеждайся в правильности своего умозаключения и. когда в 1784 году вышел в отставку, продолжал следить и да Кнорринтом, и за Барклаем нз Петербурга.
В Петербурге был Паткуль вхож в самые высшие круги, был принят и ко двору. Однако, лопав в среду аристократов и сановников, окруженных и немалым числом случайных людей — нередко интриганов и авантюристов, ищущих лишь удовлетворения собственного честолюбия и более всего стремившихся •попасть в случай*, отставной генерал теснее, чем с кем-либо, сошелся с удивительным человеком, графом Фридрихом Ангальтом, шефом Финляндского егерского корпуса. И однажды рассказал графу об интересном, подающем большие надежды секунд-поручике, обретающемся в Феллште. Граф Фридрих, более любивший, чтоб ею называли
Федором Евстафьевичем. не пропустил слова своего друга мимо ушей и 1 января 1786 годя перевел секунд-поручика Михаила Барклая-де-Толли на должность своего адъютанта, выхлопотав ему одновременно и новое звание — поручик. Так через восемь лет Барклай вновь оказался в Петербурге, но это был уже абсолютно другой человек, который совсем не был похож на наивного шестнадцатилетнего корнета, отправившегося невесть куда и невесть зачем в талекие края.
В. Балязин. Барклай-Де-Толли
«А все же счастливая ты, Маргарита Барклайде-Толли»
Барклай-де-Толли: юность и отрочество
Другие новости и статьи
« Барклай Де-Толли: юность и отрочество
Бездомные офицеры – позор для государства »
Запись создана: Воскресенье, 6 Ноябрь 2011 в 16:30 и находится в рубриках Век дворцовых переворотов, Управление тылом.
метки: 1812, биография, Екатерина II, Бородино, Барклай-Де-Толли
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика