18 лет назад началась первая чеченская война

До боли хочется научить историю сослагательному наклонению. 18 лет назад началась первая чеченская война - Россия ввела войска в Чечню не подготовленными.
Когда начинало пахнуть порохом
Осенью 1994 года я был назначен заместителем начальника штаба одной из частей внутренних войск Приволжского округа. Обстановка была относительно спокойной. Складывалось впечатление, что раны на теле страны, полученные в ходе кровавых событий конца 80-х – начала 90-х начинают заживать. Отгремели московские путчи и мятежи, с распадом Союза Россия вышла из карабахского противостояния. Формирование абхазской армии и ввод на территорию республики штатных миротворцев были завершены, осетино-ингушский конфликт тлел медленно, не озаряя Кавказ яркими вспышками. Отколовшаяся от России в 1991 году Чеченская Республика Ичкерия, несмотря на творившиеся на ее территории беззакония и произвол, выпала из поля зрения федеральной власти и варилась в собственном соку. Поэтому и командировочная активность наших подразделений несколько снизилась.
В ноябре стали приходить известия о событиях в Чечне. Оппозиционные президенту «свободной Ичкерии» и бывшему советскому генералу Джохару Дудаеву силы, возглавляемые бывшим первым секретарем Чечено-Ингушского обкома КПСС Доку Завгаевым, предприняли наступление на Грозный. Наступление провалилось, оппозиционеры понесли большие потери, часть из них попала в плен. В СМИ выплеснулась информация о том, что в рядах оппозиционеров сражались штатные военнослужащие российской армии, заключившие контракты с Федеральной службой контрразведки (ныне ФСБ). В основном это были бойцы и командиры, требовавшие специальной подготовки (танковые экипажи и расчеты артиллерийских систем). Официальные российские власти комментировали это очень неуклюже, ссылаясь на то, что все эти военные уже давно уволены из армии. Но дотошные журналисты раскопали сведения о том, что все солдаты и офицеры – участники этих событий – были исключены из списков частей буквально за день до начала наступления на Грозный и, скорее всего, «задним числом». При этом Джохар Дудаев обеспечил полную информационную открытость итогов боев под Грозным.
И на экранах телевизоров появились пленные российские солдаты и офицеры, подробно рассказывавшие о том, как их вербовали чекисты, сколько обещали заплатить, как проводили комплектование подразделений, какие задачи им ставились.
Все это широко обсуждалось в нашей офицерской среде. Мнения о событиях были самые разные: от ура-шапкозакидательских до сдержанно-пацифистских.
В начале декабря было получено распоряжение из Москвы о снятии с длительного хранения и отправке эшелоном в Северо-Кавказский округ походных кухонь, цистерн для воды, палаток, сборных блиндажей, передвижных радиостанций из мобилизационных запасов, хранившихся на складах НЗ.
В это же время в часть прибыли кадровики из Главного командования внутренних войск. Стали беседовать с офицерами, имевшими опыт Афганистана, Карабаха, Ферганы, Абхазии, Осетии и Ингушетии. Помню, что со мной беседа велась как раз 11 декабря. Речь шла о переводе для прохождения службы в Северо-Кавказский округ. Я дал свое согласие, подписал рапорт. Вышел из отдела кадров, зашел в кабинет, включил телевизор. На экране Ельцин делал заявление о начале операции «по наведению конституционного порядка на территории Чеченской Республики». В тот день я еще не мог предположить, что моя подпись на рапорте сделает Эту Землю самой любимой и самой ненавистной, самой близкой и в то же время самой непонятной для меня на ближайшие двенадцать лет.
Сорок первый год – наша традиция
Прибыл на Кавказ, когда уже закончился бессмысленный и преступный по своему тактическому замыслу штурм Грозного, когда вошедшие на территорию Чечни войска столкнулись с сопротивлением не горстки отмороженных ваххабитов, а с реальной партизанской войной.
Группировка войск Министерства обороны, введенная в республику, была рассчитана на победоносный рывок к Грозному, захват ключевых населенных пунктов и объектов. Подтянуть силы из других регионов страны было невозможно. Их просто не было. Достаточно заметить, что в первом эшелоне войск шли разрозненные подразделения от разных частей. Полк выставлял один батальон, батальон мог выставить роту, экипажи танков и артиллерийские расчеты были сводными. Причина – целенаправленная деятельность власти по развалу армии и как результат – дикий некомплект офицеров и технических специалистов, безобразное состояние техники и вооружения, слабая подготовка людей.
Более успешно действовали внутренние войска. Межнациональные конфликты недавних лет помогли им остаться в тонусе, сохранить штатные боевые подразделения, офицерские кадры, поддерживать дисциплину и организованность, несмотря на то, что в финансовом и материальном плане они были в тех же условиях, что и армейцы. Но их было катастрофически недостаточно, и они не имели тяжелого вооружения.
И вот уже с началом операции, недоброй памяти командующий внутренними войсками Куликов принимает либо откровенно преступное, либо омерзительное по своей тупости решение в пожарном порядке сформировать на мятежной территории полнокровную дивизию в составе трех бригад, двух полков и десятка отдельных батальонов. Всего – 20 тысяч штыков. И все с нуля, в чистом поле, без казарм и парков, без достаточного количества офицеров, прапорщиков и сержантов, без транспорта и средств связи. Вот в эту веселую историю я и попал. И не было в той дивизии офицера, который не поминал бы «любимого» командующего «тихим добрым словом».
Я был назначен командиром батальона оперативного назначения с пунктом постоянной дислокации в Назрани. На картофельном поле. По пояс в грязи. В палатках. На формирование и боевое слаживание отводилось две недели. Бойцы прибывали с колес – в картофельную грязь. Оружие и боеприпасы сгружались на грунт – всё в ту же грязь. Рацион – на 400 человек – мешок гороха в сутки.
Будущий военный городок не огорожен и не обвалован, нет ни столовой, ни бани, ни туалетов, нет даже лопат. И это среди, мягко говоря, не очень дружественно относящегося к нам населения.
А кадры? Кадры как на подбор. В батальоне нет заместителя по тылу, из трех командиров рот – один, из одиннадцати командиров взводов – два, из трех старшин рот – один, из шестидесяти сержантов – шесть, техников рот – ни одного, из шести врачей, фельдшеров и санинструкторов – ни одного, поваров – ни одного. Солдаты все одного призыва – осень 1994 года. Кто служил, поймет ситуацию.
К началу второй недели боевого слаживания начала прибывать техника. Новые БТР-80М и грузовики «Урал» – в смазке и целлофане, прямо с завода. Правда, вместо тридцати четырех БТР пришло всего десять, а вместо десяти «Уралов» всего два. Водителей тоже не прислали. Связи никакой.
Штат кое-как слепили. Ротами командовали сержанты, взводами и отделениями – солдаты с харизматичным типом поведения. Без всяких военных знаний. Офицеров нет, прапорщиков нет, сержантов нет. Есть необстрелянные молодые бойцы.
Но главная задача боевого слаживания – обучение. Три дня на одиночную подготовку солдата, три – на слаживание отделений с проведением боевой стрельбы, три – на ротное тактическое учение с боевой стрельбой, три – на батальонную командно-штабную тренировку с элементами батальонного тактического учения. Так в учебнике Мельничука – Штеймана. А у меня ни полигона, ни тактического поля, ни стрельбища. Даже обычных перекладины и брусьев нет. Вот так я готовил пушечное мясо. Много и быстро. Без единого выстрела. Даже учебного.
К концу боевого слаживания батальона приехали на мое картофельное поле командующий войсками Северо-Кавказского округа генерал-полковник Лабунец и командир дивизии полковник Фоменко. Батальон построился. Я доложил по уставу. Два решительных человека прошли вдоль строя. Я не понял, как оценивались результаты боевого слаживания. Была оценка – «Ну, б**, здорово!» Понял, что им, двум не совсем ответственным за свои решения и оценки людям, нужно срочно отчитываться перед Москвой. Отчитались.
Грех великий перед выучившим и вооружившим меня народом я принял на себя потому, что с этим неукомплектованным и необеспеченным батальоном мне пришлось приступить к выполнению боевых задач.
Напрашивается аналогия с сорок первым годом, когда наша авиация была уничтожена на аэродромах, а сухопутные силы, потеряв управление, беспорядочно отступали до самой Москвы. Но ведь тогда мы были вроде как жертвой внезапного вероломного нападения. В 1994 году, инициировав войну, мы наступали в никуда, а точнее, на наши великодержавные грабли. Наступать на народ нельзя. Любой, у кого есть папа, мама, дети, друзья и дом, всегда готов стать партизаном.
Господин Куликов! Так кто же ответит перед матерями погибших абсолютно неподготовленных бойцов 99 дОН, 26 обрОН, 674 пОН, 101 обрОн, 102 обрОН?
Ваня Солнцев
Ваня Солнцев – обобщенное название российского солдата в среде офицеров. Лучше нашего солдата для безответственного и бестолкового начальства на войне нет. Его можно не кормить – сам найдет, где пожрать. Он может спать на голой земле, пить воду из танковой колеи, неделями ходить в рваных сапогах с абсолютно мокрыми ногами, может напиться как свинья и орать о любви к родине, умеет делать все – главное объяснить, как и зачем, подвиги совершает легко, не задумываясь. Умирает без особых эмоций. Он русский человек, и это его самые большие преимущество и недостаток. Ему свойственны все наши национальные особенности, связанные со способностью украсть и пограбить. Святые люди.
Госпиталь
Весной 1996 года оказался во Владикавказском госпитале. Лежу в палате. Нога воняет. Мне не понятно, чем. То ли моей осколочно-гниющей раной, то ли лекарствами, которыми ее лечат. Надоело. Отпросился у главврача – суперхирурга с корейской фамилией Ли (по-моему, подполковника медслужбы). Это был фронтовой хирург-виртуоз. Ногу спас. Школа Пирогова и Склифосовского.
И пошел я на костылях в местный веселый ресторан «Дарьял». И узнал интересную вещь: в пятидесяти километрах идет война, гибнут люди, а тут телки, мажорики, крутые тачки, шоу и мое на костылях воспоминание о золотых словах Лермонтова в первой повести «Героя нашего времени». Про быков и их возниц:
«Преглупый народ! – отвечал он. – Поверите ли? ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!»
Чем пахнет война?
Война имеет особенные запахи в каждое время года.
Зимой война пахнет аммиаком. Холодно. Отхожие места далеко. Большое количество бойцов имеет свойство на войне мочиться где попало. Вокруг палаток, вагончиков, блиндажей и даже боевой техники.
Летом война воняет дерьмом и трупами. Дерьмом она воняет потому, что все начинают пить воду откуда попало и тут же гадить где попало. При сорока градусах жары вода бродит даже в алюминиевых фляжках. Еще не было ни одного фронтового лета без солдатского поноса. Жарко. Плюс нервы.
Трупы людей пахнут иначе, чем трупы животных. Особенно в ямах и закрытых объемах (подвалах, чердаках, машинах). Отличить можно сразу. Этого запаха лучше не знать. Нормальному человеку.
О трупах
Первый собственный (или по собственному приказу) труп врага – некоторое потрясение. Можно даже всю ночь не спать и переживать.
Следующие двадцать – статистика.
Следующие сто – головная боль (надо чтобы они все имели хотя бы легкие гематомы на правом плече от приклада автомата, лежали головой в сторону позиций войск, а в кармане имели ваххабитскую литературу) – требование военного прокурора после боя. Отчет перед прокурором после любого боя обязателен. Как у индейцев – по количеству скальпов.
Самое большое в жизни количество трупов я увидел в аэропорту «Северный» летом девяносто пятого. Там стояла военная прокуратура Грозного. Меня вызвали туда по какому-то мелкому поводу. Приехал, а нужного мне следователя нет. На выезде. В ожидании пошел прогуляться. Метрах в ста от прокуратуры большой ангар. Ворота открыты. Подошел, посмотрел. Штабелями лежат сотни трупов. Никаких холодильников. Все раздетые, посиневшие. Запах ужасный. Попытался выяснить у стоящего рядом с ангаром прапорщика количество. Ответ: «А хрен его знает. Штук пятьсот».
Игорь Стариков, ярославский мальчишка, большой умница. Он погиб при нападении банды на колонну с боеприпасами. Сидел на броне. Череп снесло взрывом, а мозги упали в сложенные лодочкой перед собой ладони. Так и сидел, окоченев, на броне без головы с мозгами в руках.
Журналисты
Очень недоверчивые люди. Почему-то, видя перед собой небритого, потного и грязного офицера, записывающего в блокнот после боя или операции фамилии раненых и погибших российских солдат, начинают задавать такие вопросы, что у окружающих (соответственно, и у читателей, зрителей, слушателей) складывается впечатление, что этот небритый и потный командир сам их поубивал и ранил.
Приехала как-то ко мне в батальон целая делегация журналистов из Тамбова, человек десять. Мы тогда стояли в Черноречье, в полуразрушенном детском санатории. Их прислали с командного пункта группировки вертолетом специально в мой батальон, потому что треть моих солдат были именно тамбовскими. Собрал я этих тамбовских бойцов, представил журналистов и ушел по своим командирским делам. Через полчаса слышу женский визг, дикие вопли: «Звери, убийцы, душегубы» и т.п. И вижу в амбразуру своего командного пункта, как одна из журналисток – полненькая такая девушка – бежит с воплями по минному полю в сторону чеченских позиций. Бежит, этак подпрыгивая и спотыкаясь, смешно как-то. Ужас. Я уже представил себе ее кишки, висящие на дереве, стоящем посреди поля. Хорошо, что как раз рядом с этим деревом в густом кустарнике в секрете сидели трое моих разведчиков. Они сбили ее с ног, скрутили и понесли обратно на позиции батальона. Я побежал к солдатско-журналистскому сходняку разбираться в чем дело. Разобрался. От смеха катался по земле. Оказывается, командир взвода материально-технического обеспечения тамбовский сержант Юра Михайлов взял на кухне картошку, вырезал из нее человеческое ухо, дождался, пока оно посинеет, нанизал на нитку и повесил на шею, под тельняшку. Пришел на встречу с журналистами, дождался, пока эти сюсюкающие барышни и субтильные юноши заговорили о смерти, страхе и жестокости (сочувствующие, блин), достал из-под тельняшки ухо на нитке, показал и еще добавил: «Это у меня всего одно, потому что я командир хозвзвода. А у разведчиков штук по сорок на шее висит». У девочки истерика. Рванула сдуру по минному полю. К чеченам. Потом, правда, выяснилось, что она прилетела к нам уже пьяная в драбадан.
Уходили с позором. Обещали вернуться
Предал нас Куликов. Об этом все знают, но почему-то молчат. Он начал формировать из местного населения патрульно-постовые полки милиции, вооружил их. И они по общему сигналу 6 августа устроили мятеж, захватив Грозный.
Пуликовский хотел бомбить город. Но полученные Куликовым деньги перевесили.
Августовские бои 1996 года были страшными. Никаких компромиссов. И мы победили. Бандитов вытеснили из города. Через позиции моего батальона с началом перемирия 22 августа из Грозного выходила банда «бригадного генерала» Ахмеда Закаева, живущего сейчас в Лондоне. Общался я с ним. Мразь конченная.
Вывод моего батальона из Грозного назначили на 13 сентября. Это была пятница. Чертовщина. Пятница тринадцатого.
Чеченские власти потребовали, чтобы мы уходили без флагов на броне. Хрена. Прошли с флагами от Черноречья до Владикавказа. Через пару лет вернулись.
Александр Глущенко
fn-volga.ru
Другие новости и статьи
« Приставы помогут с квартирами военным семьям
Когда не надо стирать носки, армия делает из мальчишек – мужчин »
Запись создана: Вторник, 11 Декабрь 2012 в 16:53 и находится в рубриках Защита, охрана и оборона тыла, Реорганизация 90-х годов.
метки: война, оборона, защита, Чечня, охрана
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика