Прапорщик Бочкарева
Громадные буквы на афишах били в глаза: «Товарищи Женщины! "Женский союз победы" приглашает вас в воскресенье 21 мая в 11 часов в цирк Чинизелли на большой митинг, посвященный активному участию женщин в войне. Выступают — министр президент А. Ф. Керенский, военный министр ген. Верховский, прапорщик М. X Бочкарева и др. Долг каждой русской женщины включиться в общие усилия для победы над врагом». Внизу афиши, довольно крупными буквами было добавлено пикантное: «Мужчины допускаются только при наличиисвободных мест.». Ну, как не пойти на такой митинг?
Конечно, я пошла. Не потому только, что и мне тоже страстно хотелось сделать что-либо активное для Родины, но еще и потому, что я вспомнила неуклюжую фигуру унтер-офицера женщины, с которой я познакомилась у Финского вокзала в начале апреля. Теперь она уже офицер!.. Признаться, какое-то чувство зависти укусило меня за сердце. Офицер Бочкарева — это хорошо звучало, гордо и в то же время просто. Вот время войн с Наполеоном. Император Александр 1-ый произвел в офицеры Надю Дурову, знаменитого кавалериста, отличившегося во многих боях.
Но с тех пор ни одного офицера женщины не было в рядах Русской Армии… Вот она какая, Марья Бочкарева, неунывающая россиянка! Женщина напора, внергии и смелости! ЧТО скажет она другим женщинам?… Лида была в вто время на фронте, и я уговорилась со своей подругой по гимназии! Лелей Колесовой, вместе на школьной скамье сидели вместе по шпаргалкам списывали, пойти на митинг вдвоем. Я уж не знаю почему взрослая дама еще как-то может действовать в одиночку, но девушки всегда норовят быть вдвоем. Играет ли здесь чувство большей безопасности от мужских атак? Или молодая неуверенность? Или просто желание иметь возможность всегда с кем-то поделиться своими переживаниями и впечатлениями, такими острыми в юности? Не знаю. В общем, мы пошли с Лелей вместе.
Цирк, как и следовало ожидать, был набит до отказа. «Народу больше чем людей», как смеялась Леля. Мужчин было очень мало — их, бедняг, действительно пускали туго. Я думаю, было тысяч до 5 женщин — гимназистки, курсистки, сестры милосердия, работницы. Настроение было явно повышенное, «именинное». Правда, нужно сказать, что ТО время было вообще примечательно истерическим интересом к «Политике», в которой мало кто понимал, но о которой каждому можно было «свободно» говорить. В те времена все почему-то считали, что «проклятый царизм» лежал атакой плитой на всех проявлениях народной свободы и вот теперь, наконец-то, всем позволено свободно дышать. Тогда я сама втому верила, так сильно было вто всеобщее сумасшествие. Но, конечно, до какой-то степени этот «медовый месяц» митингов можно было понять: об Императоре или его правительстве плохо можно было говорить только «под сурдинку». А теперь — ругай все и вся, сколько угодно — «свобода». Для критики не было рамок: бей по ком-то и по оглоблям, что и делал Ленин, вел свою разрушительную пропаганду.
Безнаказанно ои «крыл» всех —и временное правительство, и министров, и нх мероприятия, и церковь, и генералов, и офицеров, и армию. И это заражало. Пожалуй, эта «зараза свободы» самое опасное для Человека и для общества — особенно в дни молодости того и другого. Но, простите, опять я ушла в сторону.
В цирке было все по праздничному. Знамена, лозунги, оркестры. Один военный марш сменялся другим. Ждали Керенского, который всегда «изволил прибывать» с опозданием. Но он был «душкой», героем революции, и поэтому на него никто не сердился. Папа объяснял мне как-то, почему Керенский выдвинулся. В тот период, когда в России было собственно ДВА правительства — одно Временное и другое — Совет Рабочих и Солдатских Депутатов — Керенский сыграл роль втакого промежуточного звена между ними. Мне казалось, что он лично был человеком искренним и энергичным я обладал зажигательным даром речи. Чем он, собственно, виноват, что не оказался но своим качествам НА ВЫСОТЕ ТОГО времени? А кто ТОГДА таким оказался? Разве что Ленин, да Троцкий; о Сталине тогда никто не слыхивал: его «революционную роль» создали услужливые историки уже потом. Тогда он был известен только в узких революционных кругах, как бомбист и экспроприатор — ограбил Тифлисский банк в 1905 году.
Он устроил засаду на одной из площадей города и когда карета, окруженная экскортом казаков, поравнялась с небольшой гостинницей, где террористы устроили «боевой пункт», с крыши была брошена бомба, и «сам» Сталин стал стрелять по казакам и толпе из окна гостиницы. Потом одни из террористов, переодетый офицером, подлетел к карете с деньгами, вытащил оттуда что-то больше 200.000 рублей и умчался в коляске.
В несколько минут были убиты казаки и до 28 жешцин и детей. Деньги были переправлены во Францию, но на несчастье революционеров они состояли из кредитных билетов в 500 рублей. Номера их были тотчас же сообщены по всему миру, и Литвинов (позже народный комиссар финансов) был арестован в Париже при сбыте денег.
Так большевики и не смогли использовать награбленное богатство, окропленное кровью невинных людей. Речь Керенского была блестящей. Он ярко рисовал «завоевания революции» и призывал защищать эти завоевания грудью. (Какие они, эти завоевания — он ясно не говорил). Он не стеснялся отметить трудности построения «Новой России», указывая, как неустойчиво положе»ие внутри страны и на фронте, как растет хаос везде и как заражает он фронт.
По его словам, в армии уже появились опасные признаки внутренней болезни — неповиновение офицерам, нежелание воевать, дезертирство… Нужно тут сказать, что еще до Керенского, в самом начале революции, Петроградский Совет выпустил свой знаменитый, роковой в истории России «приказ № 1» — «о правах солдата — гражданина». Этим приказом отменялись отдание чести вне строя, титулование, обращение на «ты», все ограничения для нижних чинов и даже… «восьми часовой рабочий день». Это в военное время и для солдата!.. В общем, в приказе умышленно и демонстративно были подчеркнуты солдатские «права», а об обязанностях не было сказано ни слова. Но самое ужасное в приказе было — создание в каждой части выборного комитета из Солдат, без санкции которого приказы командиров были не действительны.
В более важных случаях, например, отправление Петроградских воинских частей на фронт — нужно было согласив Совета Депутатов города. Этот приказ в начале предназначался только для Петроградского гарнизона, но вихрем пронесся по всему фронту, нанеся смертельный удар воинской дисциплине. Керенский говорил и об этом приказе. Его голос все больше и больше стал взвинчиваться и переходить на истерические ноты. — Товарищи, кричал он с трибуны, лихорадочно жестикулируя. Его выразительное усталое, с мешками под глазами, лицо, бледнело все больше. Товарищи! Мы должны быть, мы обязаны быть достойными завоеванной свободы. Порой, когда я гляжу на начинающийся развал дисциплины, на беспорядок, на грабежи, на растущее в армии и в стране дезертирство, уклонение от выполнения своего гражданского долга, мне начинает казаться, что мы — не свободные граждане, а просто Толпа взбунтовавшихся рабов… Помню, весь цирк затих при этих страшных словах. Десять тысяч пар глаз были неподвижно уставлены на министра президента. А он стоял, сам взволнованый, на обтянутой красным сукном трибуне и было похоже, что эти страстные слова, впоследствии сделавшиеся знаменитыми, вырвались у него невольно, из глубины искреннего переполненного болью сердца.
Тем более они были потрясающими. Они прозвучали, словно первый отдаленный звук грома от приближающейся грозы. Небо еще ясно, еще тепло и радостно вокруг, но уже далекий горизонт занят длинной страшной темной тучей, и низкий, рокочущий угрожающий звук глухо доносится издалека. Радость солнечного дня скоро будет закрыта ревущей бурей… Так чувствовала, вероятно, не только я, но и все собравшиеся в цирке. Керенский и сам почувствовал напряжение и резко переменил тему: заговорил о том, что нас всех интересовало — об участии женщин в обороне страны. Он похвалил деятельность фронтовых сестер, тысяч женщин, занятых в тылу, и вдруг, картинно повернувшись к столу президиума, где виднелась коренастая фигура Бочкаревой, добавил:
— А теперь вот прапорщик, товарищ Бочкарева, героиня не одного сражения с немцами, расскажет вам о своем новом грандиозном проекте. Поднялась овация. Растерявшаяся и очень смущенная Бочкарева стояла на трибуне в положении «смирно», а весь цирк дрожал от рукоплесканий и криков. Единственная в России женщина-офицер несколько раз пыталась начать говорить, но напрасно. Вид ее двух георгиевских медалей и двух георгиевских крестов (видимо, она таки добилась своего, отвоевала «право бабы» на равные награды за равные подвиги!), ее фронтовые защитного цвета погоны и, наконец, слова, которыми Керенский представил ее — наэлектризовали всех. Несколько минут, не переставая, гремели крики. Потом, когда все стихло, Бочкарева; пройдя к краю стола, откуда говорили ораторы, нереренно и спотыкаясь начала -
— Товарищи… Вы уж меня простите! я никакой не оратель (оратор, поспешно поправилась она, но никто не засмеялся). Я — простой фронтовой солдат, который честно исполнял свой долг — дрался с врагами нашей любимой Родины… И вовсе никакой я нетерой, как вот только что сказал наш дорогой Александр Федорович, министр-президент. Так что, право слово, я ничем не заслужила. И пущай это будет приветствие и слава не мне, а нашему русскому солдату…
Опять разразилась овация. Цирк загремел еще более бурно. Слова женщины-офицера были так просты, так непосредственны, что даже скептические усмешки некоторых (особенно у просочившихся в цирк мужчин) смягчились. Личность Бочкаревой завоевала симпатии толпы и своей простотой и своей мужественностью и своей внутренней силой. Конечно, повлияло на толпу и сверкание боевых отличий. У нас в России все знали, что Георгий не дается по пустякам, что это подлинно боевой знак отличия и что, очевидно, действительно эта коренастая, неуклюжая 30-тилетняя женщина была героем не одного сражения. Уже это одно давало ей право на уважение и на то, чтобы ее слушали с вниманием…
— То, что говорил нам наш любимый Александр Федорович, — продолжала Бочкарева, — все это, товарищи, верно. Есть многие несознательные элементы, которые понимают свободу, как ничего не делать, отказываются повиноваться и крепко держать винотовку перед лицом злого врага. При общем напряженном молчании Бочкарева рассказала несколько фактов из жизни ее полка: о нарушении дисдиплины, об отказе идти на боевой пост, неуважении к офицерам, дезертирстве, попытках к братанью. Случаи были малозначительны, но очень характерны. Когда о таких фактах говорил Керенский, получалось что-то — «в общем я целом», что-то не очень достоверное, хотя и грозное. Но мелкие факты, рассказанные просто и ясно, фронтовым солдатом произвели гораздо большее впечатление словно это были симптомы какой-то опасной заразной болезни, угрожавшей стране.
А что, мелькнулау всех вдоль, если такое настроение разольется по ВСЕМУ ФРОНТУ, зальет и всю страну и будет усиливаться?.. И было забыто восторженное обожание этой женщины-офицера. По спинам прошел какой-то холодок, в душу вступил еще мало осознанный ужас. И именно в эту минуту при подавленном молчании слушателей Бочкарева произнесла свои спокойные исторические слова:
— И вот, товарищи-женщины… Потому я теперь и обращаюсь ко всем русским женщинам, в которых есть еще русская совесть, честь и храбрая кровь. Решила я сформировать, женский боевой батальон смерти, сделать настоящих солдат-женщин и выступить с ними на фронт… Я — не вовсе дура и понимаю хорошо, что такой батальон не может почитаться настоящей боевой единицей на фронте. Но он… но он должон пристыдить тех мужчинов-дезертиров, которые накануне окончательной победы над врагом, уклоняются от исполнения своего гражданского долга… Так вот, товарищи-женщины, я приказываю вам вступить в мой батальон. На его формирование я имею уже согласие .товарища Керенского и товарища Верховекого. Мы с месяц проучимся и пойдем покажем и Рассее и Германии, что у нас есть женщины с сердцами орлов.. Как ни странно — после заключительных слов Бочкаревой, сказанных спокойно и даже как-то буднично, не раздалось ни одного хлопка.
Все сидели, как завороженные, не сводя глаз с Бочкаревой, которая сама видимо не понимала, какую революцию она. подняла в душе кажкой своей слушательницы. А сердце у всех женщин билось лихорадочно и страстно. Женский Батальон? Ведь этот призыв относится не только ко всем женщинам, он относится также и ко МНЕ ЛИЧНО… Не пойти ли МНЕ?.. Такая же мысль молнией обожгла и меня. Мне показалось, что Бочкарева высказала именно, то, что смутно росло где-то там в глубине души, но не могло оформиться во что-то ясное и определенное. Женский Боевой Батальон… Помню, в груди у меня снова что-то остановилось. Дыхание замерло, какой-то холодок восторга и решительности прошел по всему телу и замер мурашками в пальцах ног. Вероятно, мои глаза сияли от возбуждения, когда я поглядела на Лелю. В ее серых выпуклых наивных глазах, как в зеркале отразилось мое возбуждение.
Мы без слов поняли друг друга и молча протянули друг другу холодные дрожащие руки. Теперь, взрослой женщиной, с волосами убеленными пылью жизненной дороги, я улыбаюсь, вспоминая свое волнение тогда, в мае 1917 года, когда во мне созрело решение - пойти в Женский батальон.
В 18 лет человек, особенна женщина, имеет совершенно иные реакции, — словно особо чувствительная антенна, которая звучит от самого нежного прикосновения. У нее, так сказать, душа без жизненных мозолей! тормозящих реакции в более взрослом возрасте… Но… Ах как хорошо иметь, впечатлительную душу, бурно вспыхивающую от благородных побуждений!..
При общем каком-то торжественном, даже придавленном молчании взял слово генерал Верховский, военный министр, сухой подтянутый суровый: человек, • Я едва слушала и теперь плохо вспоминаю его спокойные размеренные слова — слишком яркие чувства бушевали у меня на душе. Помню только, как в конце своей короткой речи он заявил, что для обучения женщин добровольцев будет выделено все необходимое, что военное министерство с большой серьезностью и заботой отнесется ко всем нуждам батальона, и он надеется, что этот батальон оправдает свое назначение — поднимет дух уставших русских войск на фронте. В заключение он добавил, что запись в батальон будет производиться после митинга в фойе цирка…
Керенский несколькими теплыми словами закрыл собрание. Грянула Марсельеза (тогдашний русский гимн), и вот тогда все словно опять ожило после сна. Я много восторговслыхала на своем веку, но такого урагана от рева пятитысячной толпы мне не довелось никогда больше встречать… Ошалелые — именно ошалелые — от восторга и возбуждения, спустились мы с Лелей с галерки цирка в фойе, чтооы там записаться в батальон и там сразу же получили холодный душ. Строгий подтянутый офицер военного министерства испытующе посмотрел на нас, взволнованных и раскрасневшихся, и чуть улыбнулся заметив, что мы инстинктивно, как маленькие девочки, держим друг друга на руки. — Вам сколько лет? Я почувствовала словно укол в самое сердце. — Во-восемнадцать. Вероятно, мой голос звучал не только испуганно, с Отчаянием, потому что строгое лицо смягчилось.
— Было или будет? — Бы… Было. У меня даже вот тут свидетельство об окончании гимнавии есть… Я стала торопливо рыться в своей сумочке — я всегда таскала мой атестат с собой, взглядывая на него по нескольку раз в день, но офицер остановил меня движением руки. — Не нужно… До 18 лет приема в батальон нет. В возрасте от 18 до 21 года требуется предоставление разрешения родителей. Мысли опять сумасшедшим волчком закружились в моей голове. Разрешение родителей?.. — А я сирота, с испугом сказала в свою очередь Леля. Ее круглое, курносое, румяное веснущатое лицо было напряжено. Губы вытянуты вперед, как будто она списывала какую-то трудную задачу. Помню, у нее всегда было такое лицо во время трудных школьных экзаменов.
— Сирота? — офицер на секунду задумался. — Ну, тогда разрешение ваших опекунов. — У меня нет опекунов. Я живу у своей тети. — Тогда принесите письменное разрешение тети. — Хорошо… Сюда? — Нет. Прямо в казарму батальона. Торговая 14, Петроградская сторона. «Казарма батальона»— ах, как это хорошо и сочно прозвучало!… Мы с Лелей вышли из цирка, как во сне, не обратив даже внимания на возбужденную толпу женщин, теснившихся в фойе. Лелино лицо опять стало беззаботным — она знала, что тетя не будет противиться ее желаниям. Молодой женский напор, конечно, сломает сопротивление старушки. Да и потом Леля может и приврать малость — долго ли умеючи? Но вот относительно самое себя — я была в большом сомнении. Моя мама понимала, что такое казарма и что такое батальон. Ее не проведешь легкомысленными объяснениями. Она знала, что такое военное дело и что значит фронт.
Папа был на фронте, а он скорее повял бы меня и дал бы разрешение. И Лиды не было дома — она тоже помогла бы мне уломать мамочку. Она ведь давно звала меня на фронт, правда, как сестру милосердия, но ведь в конце концов положение настоящей фронтовой сестры мало чем безопаснее солдатского, конечно, если она не прячется в тылу…
А мамочка у нас была серьезная и строгая, и мы никогда не могли ее до конца понять. Как отнесется она к моей просьбе?.. Словом, во мне не было уверенности в успехе… Не без сердечного трепета пришла я домой. С восторгом рассказала маме о своих впечатлениях — без всякого намека на свое решение. Но мамочка ораву же почувствовала, чем это пахнет. Вероятно, мои щеки горели ярче обычного и было что-то в голосе— какие-то срывы, какая-то интонация. И во время какого-то маленького перерыва в моем рассказе, строгие серьезные глаза мамы пристально поглядели в мои. — И тебя тоже захватила эта мысль? — тихо уронила она. „ Мое сердце забилось еще сильнее. Было что-то в голосе мамы бесконечно жалкое, какое-то страдание, какая-то покорность судьбе, словно вот она и хотела бы удержать свою младшую дочь от смертельного риска, но ЧТО-ТО ей мешает.
И я ясно почувствовала эту боль. Сорвавшись со стула, я бросилась на колени перед мамой, уткнулась головой в ее руки и заплакала. Мы обе были в этот момент искренно несчастными, беспомощными перед силой какого-то РОКА. Она ЗНАЛА, что ей не удержать дочери, я ЗНАЛА, что мне не удержаться от рокового решения. И эта вот беспомощность перед судьбой было самое тяжелое в наших чувствах. Мамочка молча гладила меня по голове и никогда я не чувствовала себя так близко к ее сердцу, так тесно «вместе».. Так шли минуты. И потом ЧТО-ТО обожгло мою руку. Мама плачет? Мы с Лидой никогда не видели ее плачущей, и я была потрясена этим. Но когда я подняла голову, на глазах у мамы уже не было слез, так что я могла бы подумать, что ошиблась, если бы не ощущение, скользнувшее по руке. Ведь самая раскаленная, самая прожигающая влага в мире вто человеческие слезы… И до сих пор я не могу забыть страшного впечатления от маминой слезы, которую я не видела, но которая БЫЛА… Больше между вами не было сказано ничего. К вечеру мама заперлась в своей комнате и утром без слов передала мне листок бумаги:
— «Настоящим я разрешаю своей дочери Нине Крыловой поступление в Женский батальон прапорщика Бочкаревой с уверенностью, что она выполнит свой долг перед Родиной. Петроград 21 мая 1917 г. Зинаида Крылова». Когда через месяц, с фронта в Питер приехал папа, он сейчас же зашел в казарму батальона повидать меня.
Он не выразил ни порицания, ни одобрения — словно, все шло совершенно обычным порядком. Мы с ним много говорили на «взрослые» фронтовые темы, избегая интимных ноток в разговоре и только, прощаясь, он благословил меня и передал мне маленькую иконку от мамы. Это был предпоследний раз когда я видела его в жизни. Но его крепко выправленная солдатская фигура, гордо поставленная седеющая голова, твердое умное лицо с неожиданно добрыми детскими серыми глазами — до сих пор, как живые, стоят в моей памяти. И если Бог провел меня невредимой через сотни опасностей — я верю, что именно его благословение и мамочкяна иконка (которая и сейчас у меня на груди) спасли меня в буре жизни.
Из воспоминаний Нины Крыловой, поручика Российской Армии, Кавалера Ордена св. Великомученика Георгия Победоносца.
Б. Солоневич. Женщина с винтовкой. Буэнос-Айрес, 1955 г., 151 с.
Другие новости и статьи
« Валентина Орликова – штурман арктических конвоев
Первая в России женщина-офииер Надежда Андреевна Дурова »
Запись создана: Четверг, 7 Март 2019 в 11:56 и находится в рубриках О патриотизме в России, Первая мировая война.
метки: женщина, женщины, Первая мировая война, патриотизм, родина
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение оружие охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика