Оптимистическая драма
Юра Богуцкий, работник обкома комсомола, носил с собой журнал «Театра и, как только выдавалась свободная минутка, углублялся в чтение какой-то новой пьесы. К концу дня он нетерпеливо поглядывал на часы: боялся опоздать на репетицию в местный театр драмы.
А меня не покидало ощущение, что история, в которой мы с ним вместе разбираемся, и есть самая настоящая драма. В которой мы с Юрой — не зрители.
Но сначала о главных героях.
Галина Баланович. Зав. клубом, 18 лет. Серые спокойные глаза. Прямые светлые волосы. Тонкие пальцы музыканта. А на них — мозоли.
Анна Никитична Чайка. Председатель сельсовета. 49 лет. Грузная румяная женщина с толстой черной косой вокруг головы. Большие ладони часто складываются в кулак и тяжело ложатся на тонкое стекло стола.
Павел Кузьмич Викторов. Заместитель председателя колхоза. 46 лет. Круглая шляпа, очки в золотой оправе. Рука белая, мягкая, безжизненно повисает на ручке кресла.
Шаповал Александр Петрович. Председатель колхоза… Впрочем, он на сцене не появляется. В тот день, когда мы с Юрой прибыли в колхоз, выехал в неизвестном селу направлении. Видели мы только хату, в которой он жил: покосившиеся окна, голый двор…
Место действия — село Бронники. В просторечии — «горбатое село». Оно все на холмах. Неровность местности или какая другая причина, а колхоз имени Котовского медленно, скрипя, поднимается с одного из последних мест в районе. На самом высоком холме с одной стороны клуб — без воображения, но по-хозяйски прочно поставленный дом. Справа — низкая, мрачноватая на вид хата. На вид потому, что у Цыгельников самый гостеприимный дом на селе. Правда, так утверждают Чайка и Викторов (см. список действующих лиц), нас с Юрой тут встретили совсем негостеприимно.
Время действия. Оно определяется приказами районного отдела культуры. Один из них гласит, что 6 июля Галина Баланович, выпускница школы хореографов, зачисляется на работу зав. клубом села Бронники. Второй подтверждает: 30 августа она уволена.
Итак, всего два месяца. А за это время Шаповал, председатель колхоза, был исключен из партии, потом восстановлен. Викторов, который был инициатором исключения, сам получил взыскание. Чайке тоже досталось, до пенсии ей несколько месяцев, но она часто повторяет: «Уйду, черт с ней, с десяткой. Здоровье дороже». У Цыгельников был обыск. И село никак не может успокоиться…
Кто же стал главной пружиной так вдруг скакнувшего действия? Тут на авансцену должна выйти Галя. Только боюсь: не застесняется ли она? «Тихоня» — так называли ее и в школе и в училище.
И эта-то девочка, застенчивая до неловкости, скромная до тихости, дисциплинированная до вышколенности,— это она завязала главный узел конфликта?
Но читайте письмо, которое Галя прислала в редакцию.
«Когда я приехала в Бронники, меня поселили у Цыгельникоз. То, что мне пришлось там видеть с первых дней, удивляло и возмущало меня: пьянки утром и вечером, пьянки ночью. Часто заходят к Цыгельнику зам. предколхоза Викторов и председатель сельсовета Чайка. Этих гостей принимают закрыто, дверь запирают на замок, чтобы никто не увидел. Как-то пришли они днем, закрылись, а меня попросили сторожить. Сидела я у дверей, стало мне так обидно, встала и пошла к председателю, рассказала ему. Он сказал: «Иди в клуб, работай. Нечего тебе их сторожить».
А 24 августа на собрании председатель делал доклад о состоянии трудовой дисциплины в колхозе. В конце он сказал, что «коммунисты и комсомольцы, а тем более руководители должны быть примером в соблюдении дисциплины и пора кончать с выпивками в трудовое время Викторову и Чайке».
Где было Гале знать, что между Чайкой, Викторовым, с одной стороны, и Шаповалом,— с другой, уже давно зрел конфликт? Что Шаповал не раз выражал свое недовольство вслух. А Викторов копил объяснительные записки обиженных в свое время председателем людей в сейфе. Где было ей знать об этом, когда даже комиссии из райкома партии, приехавшей в Бронники проверять анонимку о том, что Шаповал ударил бригадира, в пьяном виде вышедшего на работу,— даже ей Викторов эти записки не показал? Сказал, что все это неправда.
Но сейчас записки были извлечены из сейфа. И, сама того не ведая, подтолкнула на это Викторова Галя. С ее ведь слов прозвучало на открытом партийном собрании обвинение в пьянстве, да еще после партийного постановления по этому поводу. Это уже была не шутка…
24 августа было то собрание, 30 августа появился приказ об увольнении Баланович, а еще через несколько дней в райкоме партии были ошеломлены поступившим из Бронников сообщением: исключен из партии кандидат в члены райкома Шаповал. Срочно выехала в Бронники комиссия. Проверка установила: нарушен Устав партии, приписаны голоса за исключение. Новое собрание объявило Шаповалу выговор, поскольку факт рукоприкладства давний, правда, и в свое время Викторовым скрытый, был установлен. Выговор на этот раз получил и Викторов—за непартийное поведение, если коротко. И оба они не были рекомендованы на работу.
К Цыгельникам нагрянули с обыском. Но как потом объясняли опытные люди — поздно. После собрания ведь прошло несколько недель… Цыгельники, Чайка, Викторов ни в чем не признались, твердили одно: пусть ведет свидетелей. Тогда-то Галя и написала письмо в редакцию.
А сейчас на сцене разные — знакомые друг с другом и незнакомые — люди. Они держат в руке письмо Гали.
Анна Шелюк, комсорг колхоза (твердо): Незачем было Баланович писать это письмо. Никогда не поверю, что такие авторитетные по должности люди могут пить.
П. Свердлик, зав. отделом культуры (осторожно): Не понимаю притязаний этой девушки. Ее ведь дело — клубная работа. Художественная самодеятельность. Что касается увольнения… Пожелала выйти на работу прежняя зав. клубом. У нее ребенку еще год не исполнился, имеет законное право…
А теперь антракт. Он нужен нам для того, чтобы мы с Юрой привезли в Бронники Галю. Предстоит ее разговор с Чайкой — так Галя захотела сама.
Кабинет председателя сельсовета. За столом Чайка. Чайка, широко улыбаясь, нам с Юрой: «Курите, курите. Дуже люблю, як люди курят. Сама б закурила, да здоровье не позволяем. И в сторону, посетителям у двери, с мгновенно изменившимся лицом: «Шо стоите? Шо стоите? Приема не будэ. Идить отсюда». Потом Гале, с напором: «Ну?»
Галя: Анна Никитична, я и при вас расскажу, как все было… Помните, вы пришли к Цыгельникам с мужем и сказали хозяйке: «Готовь скорей на стол. Зараз Викторов будэ».
Чайка: Ну, ну, давай.
Галя: Тетя Люба сказала мне крошить помидоры, а сама поставила на стол графин водки. И вы…
Чайка (перебивает): Ты лучше скажи: зачем ты это все затеяла, а? Ты что, видела, как я пила?
Галя (спокойно): Конечно, Анна Никитична.
Чайка (кричит): А кто это видел, кроме тебя? Есть у тебя свидетели? Есть, я спрашиваю? Ты что, одна воевать собираешься?
Галя (огорченно): Какие же другие свидетели, когда вы на замок закрылись.
Чайка (продолжает кричать): Ты лучше скажи людям, как я тебя встретила, а? Кто тебя на квартиру поставил? Как дитя встретила родное. Нет, ты скажи, что я тебе плохого сделала?
Галя: Мне лично вы ничего плохого не сделали.
Чайка (исступленно): Так чего же ты от меня хочешь?
Галя: А разве можно в разгар уборки пьянками заниматься? Дожди шли, а тут такой день ясный, все в поле, а вы…
Чайка: Нет, вы послушайте, добрые люди ! У меня пятеро детей. Я булгактером работала, я здесь уже головою сельсовета сколько лет. А ты кто? 2 месяца робила и обробылась. И кто тебя такой воспитал, ты ж комсомолка!
Галя (спокойно): Комсомол меня и воспитал.
И после паузы: Анна Никитична, да вы ведь даже в день партсобрания пришли, сказали: «Ну, выпью сейчас и пойду ругаться с председателем»…
Чайка (твердо): Запомни Чайку: не только в районе, во всей области не найдется тебе места!
Чайка на этих словах так повысила голос, что Юра болезненно-брезгливо поморщился. Но меня ее поведение не удивило, хотя она и несколько, что называется, «пережала»,— представляете, что было бы здесь без свидетелей? Мне показалось неожиданным поведение Гали. Если она такая тихоня, почему ни разу не дрогнула, не сбилась, не замолчала?
В машине Юра сказал Гале, удобнее усаживаясь:
— Говорил я тебе: к чему эти очные ставки? Ужас какой-то. Испугалась?
— Я? — Галя посмотрела на него с удивлением.— А мне-то чего бояться?
Но на встречу с Викторовым мы Галю все же не взяли. И следующее действующее лицо нашей драмы будет представлено монологом, произнесенным в нашем присутствии. Впрочем, это наиболее органичный для него жанр. По его собственному утверждению, говорить — главное в его профессии.
Итак, Викторов: Бывал ли я у Цыгельника? Ну, это как сказать… Был как-то, но не пил —вы ж умные люди, как это может пить руководитель? Просто мне надо было сшить красный флаг. А у Любы хорошая машинка. Чайка? Ну, и Чайка заходила. Только с партизанами, с писателями, надо же было гостей принять как следует.
А девица эта, Галя,— вообще сомнительная! Она с детства любит сказать неправду. Нет, л так близко семью их не знаю, но слыхал, что-то там и с родителями было, сейчас не помню. Все разве запомнишь за 26 лет руководящей работы-то? Да, 26 лет. И всегда всем был хорош, а тут приехала в село эта аферистка, и закрутилось… А я с самим Бойко работал. Героем соцтруда. Его вся область знает, а может, и республика. Был бы я какой проходимец — стал бы Бойко со мной работать? Сейчас, правда, говорить с людьми труднее стало. Раньше припугнешь — и сделают, как велел. А теперь говори, да не обмолвись. Но вообще: я нигде ни в чем не замешан. И буду выше писать: за что меня так наказали? Поставить меня на одну доску с Шаповалом… а он уехал, как вор. От него в Баланович вся эта зараза. Из Шаповаловой хаты ее письмо.
Итак, вся смелость Гали — от Шаповала?
Тогда-то мы и решили с Юрой съездить к Бойко.
Тихон Федотыч Бойко. Председатель соседнего колхоза. Седой, спокойный человек. Он похож на министра в своем кабинете с полированной мебелью, селектором и многочисленными телефонами. После колхоза Котовского просто даже лакировочной выглядела обстановка этой сцены. Но, уверяю вас, мы не увидели и десятой доли того, чем располагает «Перемога», знаменитый в области колхоз. Не удастся мне полно представить и самого этого героя нашей драмы, он лицо в данном случае эпизодическое.
Будь это театр — Тараса Бульбу играть ему, а он, герой войны и труда, сидел перед нами, незнакомыми ему людьми, и, не стыдясь, вытирал платком глаза: «Не было такого человека в нашем колхозе, кого б Викторов не обидел, не оскорбил. Девочка-посыльная у него «лапотница», старый ди-дусь — «серость», полковника, всю войну прошел, довел до нервного срыва. Одни бумажки любил… Сколько мы с ним возились, сколько возились. И в Бронники его добром проводили: «Павел Кузьмич, может, тебе в новом коллективе одуматься будет легче. Не подведи».
Когда узнал Тихон Федотыч об истории в Бронниках, попросился в райкоме партии туда поехать: «Хочу посмотреть, чему Викторова жизнь научила». И понял: ничему. «Еще ниже он покатился». Шаповалу Бойко тоже, правда, выдал; руки распускать — не метода.
Вот вам и эпизодическое лицо… Только раз и вышел на сцену, а как все действие осветил. «Сюда вам надо было ехать,— говорил мне потом Юра.— А то копаемся в грязи».
Уже прощаясь, Тихон Федотыч сказал:
— А Шаповал заезжал ко мне перед отъездом. Прощаться. Он к родне, в Ставропольский край, перебрался. Удивился я, мы ведь мало знали друг друга. Пожал руку и говорит: «Вряд ли мы с вами, Тихон Федотыч, еще увидимся. Но хотел бы я написать вам письмо. Через год. О том, как сложится моя жизнь на новом месте. Обещаю вам — письмо будет хорошим. Я тут многое передумал за последние дни».
Вот тебе и «уехал, как вор»… Мы с Юрой горячо обсуждали эту встречу, Галя молча слушала. А потом сказала:
— Когда Шаповал прощался со мной, посоветовал: «Будет тебе трудно —найди Бойко. Это такой человек, что всегда тебе поможет». И тоже сказал, что мне напишет.
Из всех, с кем пришлось общаться, только двух людей выделил Шаповал. Только Бойко и Гале обещал рассказать о своей новой жизни. Бойко — ясно. А кем была для него Галя? Что вдохнула в этого трудного человека девочка? Что заставила перечувствовать, понять?
Нет, не из хаты Шаповала ее письмо…
Машина наша едет в Верховск, где живут родители Гали, где стоит ее школа, где простирается поле, которым она любит идти, когда возвращается из города, где прямо в открытое поле смотрит ее дом. Маленькая, под потемневшей от времени и непогоды дранкой, в три больших окна, хатка.
Познакомьтесь с новыми действующими лицами,— возможно, они наиболее важны.
Мать Гали. Ульяна. Доярка. Выглядит старше своих 45 лет. А глаза, удивительные у Ульяны Иосифовны глаза,— сияющие, ласковые, бездонные. Руки красные, натруженные, с негнущимися пальцами.
Отец. Григорий Петрович. 51 год. Почтальон. Черты лица, словно вырубленные решительным резцом скульптора. И рука, правая, без пальцев…
Мать все больше молчала, стесненно прислонившись к печи, и все поглядывала на Галю, даже с каким-то удивлением: неужели это ее дочь написала в Москву, и прямо оттуда— представить только!—приехал к ней человек. «Галю, Галю, я ж тебе говорила — будь среди людей тишайшей». Отец тоже посматривал на Галю, строго так вскидывал глаза: все ли в письме подтвердилось?
А потом отец рассказывал о лесах Волыни, где партизанил с братом Ульяны. Того убило на глазах, он остался цел. Ранило в грудь и снесло пальцы, уже в Дрездене, злой пулей из-за угла. Так и остался без настоящей мужской профессии. Но газету держит уверенно и постолы вяжет ловко: первые сапоги в армии ведь увидел. Он вообще-то немногословен. Но о своей партизанской жизни, о войне детям рассказывает часто и охотно. Галя любит эти рассказы, очень. Отец говорит как-то по-особенному, иначе, чем о всяких домашних делах: «Колы, Галю, мы шли на защиту нашей Советской Родины» или «Батько мий, твий дид, був коммунист, первый председатель сельсовета. А коммунист, Галю, це дуже великий человек. Це сама надежна людина на свити>>.
Конечно, думает Галя. Взять хотя бы Василя Михайловича, ее учителя музыки. Он коммунист, недавно заместителем секретаря партбюро целого факультета избрали. Это человек!.. Василь Михайлович первым поверил в ее любовь к музыке, и увез в город, и поселил у себя, хотя, казалось бы, зачем ему это? Только-только после долгих трудных лет — учился на свои копейки — устроился, да и семья, двое детей все-таки. Он очень строг к ней: у Гали одни четверки и пятерки, а он все недоволен, все ждет от нее большего. Два момента, сказал как-то он, определили его решение взять ее с собой: то, что она за несколько месяцев прошла двухгодичный курс музыкальной школы,— значит, трудолюбива, и встреча с отцом — когда он впервые пожал его правую без пальцев руку… Отец часто бывал в школе. Прямо заходил в класс, учителя ставили ему стул, и он сидел на уроках. Но вообще отец строг, даже жестковат. Уже в 7-м классе ее, можно сказать, девицу, поставил в угол, только потому, что она скрыла двойку младшего брата. За ложь он мог и ударить. И они с самого-самого детства знали: обмануть нельзя. Как-то Галя в школе отвечала на анкету, и там был такой вопрос: что тебе труднее всего? Галя написала: «Сказать неправду».
Учение и честность — вот главное для человека, любил повторять отец. И мать только руками всплескивала, когда он продолжал эту фразу так: «Это ваша одежда, это ваша хата, это все ваше богатство». А матери очень хотелось новой хаты… Она стеснялась перед людьми этой, самой бедной на их улице, и вслух удивлялась Гале, что ту это не тревожит, что она весела, как "и все, и так же бегает в клуб. «Посидела бы дома, куда уж нам…» Мать стеснялась на людях и лучше всего чувствовала себя на работе, на ферме, среди бессловесных своих коров. Чудная. Чем больше работы — тем лучше. Идет как-то председатель: «Чему улыбаешься, Ульяна?» — «Работы много — тому и улыбаюсь». А сколько премий получила! И все детям — на Гале пальто модное, сапожки лаковые, сережки с камушком. Как не побаловать ей детей? Ни в праздники, ни в воскресенье матери не видят. Ни застолий громких в доме, ни угощений редких, одна детвора день и ночь толчется. Может, потому даже Петра, старшего, от спиртного воротит. Батько — тот вообще… А Галя пьяных не только не любит — боится. В той анкете на вопрос «чего ты больше всего боишься» так и написала: «Мертвых и пьяных».
…Нет, никаких особых событий не рассказали нам в Галином доме. Но мы поняли главное — письмо исходило отсюда.
…Наконец, последняя сцена нашей драмы. Перрон вокзала. Мы прощаемся с Галей. Вчера я вместе с ней обошла все ею любимые места этого, ставшего и мне близким города. Посидела на скамейке в парке, у памятника известному герою гражданской войны. «Лев с сердцем малого ребенка» — было высечено на нем…
Юра уходит. За эти дни в обкоме накопилось много дел, •да и свои у него огорчения: вот не подошел на роль в спектакле «А зори здесь тихие…» — «слишком интеллигентное лицо». Галя на перроне остается одна. Поезд трогается, и она медленно проплывает мимо, худенькая, в своем модном пальто, из рукавов которого выглядывают натруженные, красные ладошки с длинными пальцами музыканта. И у меня сжимается сердце: то ли оттого, что, быть может, навсегда — такова профессия — уходит человек, заставивший многое передумать, то ли от тревоги за завтрашний день. Впрочем, Юра сказал, что волноваться не надо, все будет в порядке,— место завклубом Гале обязательно найдут.
Итак, занавес… Но, погодите, не расходитесь. Мы с вами не в театре. Мы с вами не зрители. Мы — судьи. Нет, не в юридическом смысле этого слова. Юридически вину тех действующих лиц, о которых писала в своем письме Галя, считать доказанной нельзя. Не пойман — не вор? Что ж, не такая уж примитивная или устаревшая пословица. В жизни идет острая борьба, и соблюдение малейших оттенков законности—ее непреложное правило.
Но можно — и нужно ли вообще — суть нашей драмы сводить к вопросу: доказаны или не доказаны пьянки? (Хотя, по признанию одного из протоколов, «с этим злом в колхозе Котовского не все благополучно».) Главное — что столкнулось в этом конфликте? Что несут в себе типы нашей драмы? Кто эти люди? Не мне, как автору, судить, но, думается, ярче обвинить себя, чем это сделали Викторов и Чайка сами, в своих монологах, диалогах, комментариях, вряд ли можно…
Они живут в разных плоскостях — Чайка, Викторов, Цыгельники — и Галя. Они нравственно несовместимы. И конфликт их не мог не произойти (хотя повод мог быть и другой).
Если бы я в действительности писала пьесу, то, возможно, добавила бы нашей героине чуточку житейской опытности, самого умения бороться. Но это ведь живой человек, тут уж, как говорится, ни прибавить, ни убавить…
Ее действенность — от честности. Ее храбрость — от прямодушия. Фундамент ее убеждений — простые нормы нравственности. Люди, подобные Гале, становятся смелыми и непреклонными часто неожиданно для окружающих — тогда, когда сами эти нормы вступают в конфликт.
Бывают борцы по темпераменту, волевые, активные, броско-смелые натуры. А бывают люди, которых борцами делают обстоятельства…
Обстоятельства нашей драмы трудны. Но тем не менее она оптимистична. Потому что и Чайка и Викторов типы, сходящие со сцены. А будущее — за главной героиней нашей пьесы, которая, впрочем, и не героиня вовсе, а просто носитель нормального взгляда на жизнь.
И. РУДЕНКО
Ровенская область.
Декабрь 1972 г.
Другие новости и статьи
Запись создана: Среда, 26 Март 2014 в 15:50 и находится в рубриках Развитие в 60 - 80-е годы XX века.
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика