Марина Цветаева и Ромен Роллан
В 1926 г. Борис Пастернак прислал Цветаевой анкету для предполагавшегося издания библиографического Словаря писателей ХХ века. Отвечая на вопрос «любимые писатели (из современников)», Цветаева написала: Рильке, Роллан, Пастернак1 . Факт включения Роллана в один ряд с Рильке («божество») и Пастернаком («брат во всех измерениях») кажется если не парадоксальным или случайным, то уж во всяком случае требующем объяснения. Что могло литературно связывать одного из крупнейших поэтов столетия и писателя и публициста Роллана, чьи судьбы и во многом творческие позиции были столь различны? В докладе предпринята попытка выявить точки соприкосновения их мироощущения, нащупать общее в их отношении к искусству, духовному творчеству2 .
И тем самым ответить на вопрос, почему Роллан был назван в числе любимых авторов в 1926 г. Конечно, этот жест мог быть обусловлен тем, что Цветаева хотела рядом с современными представителями русской и немецкой литературы (Пастернаком) и (Рильке) дать и представителя третьей своей любимой литературы — французской (тем более что жила она уже в это время в самой Франции) и тем самым отдать дань и французской литературе, и стране, ее приютившей. Кого могла она назвать вместо Роллана? Очевидно, Пруста, о котором не раз говорила и писала, но Пруста не было в живых уже четыре года. Были ли знакомы Цветаева и Роллан лично, нам не известно.
Скорее всего, нет. Хотя поводы встретиться у них были. В 1929—1930 гг. в Париже проходили Франко-русские литературные собрания, в которых участвовал едва ли не весь цвет русской эмигрантской и французской литератур. Участвовала в них и Цветаева — выступала на обсуждениях, но Роллан подобные собрания не посещал. Иногда высказывают предположение, что знакомство Цветаевой с Ролланом могло произойти через Майю Кудашеву, с которой Цветаева была хорошо знакома в свои Коктебельские годы — тем более что Кудашева в свой первый приезд к Роллану в 1929 г. рассказывала ему о Цветаевой и Пастернаке. 19 января 1930 г. Пастернак писал Цветаевой: «С ее слов (Майи Кудашевой) он знает о тебе и обо мне»3 .
Но Цветаева, приехав в Париж в 1925 г., не искала, по ее словам, возобновления отношений ни с кем из своего прошлого: «Прошлое всегда в прошлом…» — заметила она в том же 1930 г. 4 . В полной мере, это могло относиться и к М. Кудашевой, тем более что будущая жена Роллана приехала к нему насовсем лишь в 1931 г., и не во Францию, а в Швейцарию, где тогда жил писатель. Нет и следов переписки между ними, есть один весьма зыбкий намек на существование письма Роллана к Цветаевой, но об этом чуть позже. В ранних записях и дневниках Цветаевой мы не встречаем упоминания Роллана. Впервые его имя появляется в дневниковой прозе 1919 г. «О Германии»: «В Гейне Германия и Романия соцарствуют.
Только одного такого знаю — иной строй, иная тема души, иной масштаб — но в двуродинности своей Гейне — равного: Ромена Роллана. Но Ромен Роллан, по слухам, гало-германец, Гейне — как все знают — еврей. И чудо объяснимо. Я бы хотела необъяснимого (настоящего) чуда: француз целиком и любит (чует) Германию, как германец, германец целиком и любит (чует) Францию, как француз. Я не о стилизациях говорю — легки, скучны — о пробитых тупиках и раздвинутых границах рождения и крови. Об органическом (национальном) творении… Словом, чтобы галл создал новую Песнь о Нибелунгах, а германец — новую песнь о Роланде. Это не «может» быть, это должно быть»5 . 1Сигрид Ундсет, «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, «Жизнь Бальзамо» Александра Дюма и др.), подробное описание детства (С.Т. Аксаков, Л.Н. Толстой, «Маленький лорд Фаунтлерой» Ф.Бернетта и др.). Те произведения, в фабуле которых первенствовали судьбы, а не события. Уже поэтому «Жан-Кристоф» (1904—1912), десятитомный роман-эпопея, история гениального музыканта, одиночки и бунтаря, сотворенная, по словам С. Цвейга, «в наше время легенда о гении» 11, не могла не привлечь внимания Цветаевой. Внешний типологический ряд, выстроенный на текстах двух писателей, уже на первых страницах романа открывается персонажем, который вряд ли мог оставить Цветаеву равнодушной. Речь идет о деде Жана-Кристофа, Жан-Мишеле12.
Композитор, дирижер, музыкант из любимой Цветаевой «страны» стариков («я хотела бы, чтобы меня полюбил старик, последней любовью») и отцов (цикл «Отцам»: «В мире, ревущем…», «Поколенью с сиренью…»), Жан-Мишель духовно был близок старшему другу Цветаевой и ее учителю князю Сергею Волконскому, а внешне напоминал старика Иловайского («В восемьдесят лет у него были густые волосы, седая львиная грива, а в его жесткой бороде темнели еще совершенно черные пряди» — Жан-Мишель; «Это был красавец-старик… с косым пробором и кудрями Тургенева» — Иловайский). И в их судьбах было много схожего. Оба на много лет пережили своих первых жен, обоих преследовала ранняя смерть детей, у каждого к концу жизни осталось по одному ребенку (у Жана-Мишеля из одиннадцати, у Иловайского из шести), да и эти единственные оставшиеся в живых не принесли старикам счастья и т.д. Можно добавить, что Жан-Мишель любил говорить афоризмами, что также не могло не привлечь внимания Цветаевой. Да и весь роман насыщен формулами и афоризмами, как от самого автора, так и от его героев. Об этом скажем отдельно.
В подтверждение длинного типологического ряда буквально несколько примеров: — описание детства, детально выписанные сцены постепенного узнавания окружающего мира: первые мистические детские явления и образы (некто «он», скрытый, пугающий, притягивающий — у маленького Жана-Кристофа, Мышатый в очерке «Черт» у Цветаевой); — первые ощущения смерти (мальчик, приятель Жана-Кристофа по играм во дворе, его болезнь, страшные слова соседки: «Он умер», и вспомним сцену из цветаевского очерка «Твоя смерть»: «Все-таки умер гучковский мальчик»); — детские впечатления от вещей, таинственные книжные шкафы, и вскоре один из книжных любимых героев — Наполеон; — удивительно близкие по тональности и темпераменту описания первых встреч с роялем, первых уроков Жана-Кристофа и юной Марины («Мать и музыка»). Одно из лучших мест книги и, может быть, по замечанию С. Цвейга13, лучшее, что сказано о музыке, — когда маленький Жан-Кристоф, представляя рояль «волшебным ящиком, полным чудных историй, чем-то в роде книги со сказками «Тысячи и одной ночи», с трудом взбирается на кресло, садится к черному волшебному ящику — фортепьяно, и впервые его пальцы «уходят в бесконечную чащу гармоний и диссонансов…» Нечто похожее было и в оценке современниками рассказа «Мать и музыка»: «ключ к творческим особенностям Цветаевой» (М. Бенедиктов), «психологический узор» (В. Ходасевич) 14; — настойчивое стремление и несбывшаяся мечта отца Жана-Кристофа и матери Марины сделать из детей музыкантов; — стремление художника к полноте изображения окружающего мира.
«Ничего нет незначительного, все одинаково важно: и человек, и муха, и кошка, и огонь, и стол… Все одинаково живет… Мир так велик!.. А эти лица, эти жесты, это движение…» (Роллан). И у Цветаевой (в предисловии в сборнику «Из двух книг», 31913): «Нет ничего не важного! Говорите о своей комнате: высока она, или низка, и сколько в ней окон, и какие на них занавески, и есть ли ковер, и какие на нем цветы?…» И т.д. Цветаевское восхищение не мог не вызвать порой яркий афористический язык автора романа. Известны любовь Цветаевой к формулам и афоризмам и способность самой их создавать, «выводить». Поэтому на протяжении всего романа она узнавала в этом «свое». Некоторые выражения Роллана поражают совпадением с Цветаевой. «Самое главное в жизни это исполнять свой долг» (Роллан) — «Нет неизменных ценностей, кроме направляющего сознания долга» (Цветаева). «Поют, когда нельзя не петь». — «Я пишу, потому что не могу не писать». «Душа его была горой: он пробирался к ней разными тропами». — «До собственной души мне почти никогда не добраться». «Искусство — это преодоленная жизнь». — «Искусство — искус, может быть …самый неодолимый соблазн жизни». «Искусство — это то, что заставляет жить». — «Мое ремесло… то, чем живу…».
«Непомерное количество писателей походит на народное бедствие». — «Плодить маленьких поэтов грех и вред». «Трудность состоит в том, чтобы привести в соприкосновение две жизни: жизнь повседневную (быт) и жизнь духовную». — «Неорганизованный быт — вот моя единственная трагедия» (или: «Все во благо, кроме быта»). Ряд других высказываний Роллана вполне могли бы принадлежать Цветаевой, как, например: «Искусство дано в утешение одним и во славу другим», «Ничто так не расслабляет, как потребность любви, не направленная на определенный предмет», «Доброта влюбленных есть не более как избыток нежности, неизрасходованной друг на друга и переливающийся через край на первого встречного», «Исполняй свой внутренний закон. И верный его велениям — (цветы или тернии) — иди! И тот и другой путь человека», «Горе душе, не чувствующей себя плодотворной», «Ни одному мужчине не понять сущность женской души» и т.д. Родственные моменты в творческом сознании героя романа Роллана и самой Цветаевой прослеживаются в отношении к собственному одиночеству («Я не создан для жизни с другими» (Роллан) — «Я — это прежде всего уединение» (Цветаева), различным теориям в искусстве («его раздражала не только та или иная теория, а все теории» (Роллан) — «большим поэтам готовые формулы поэтики не нужны» (Цветаева), снам, социальным заказам в искусстве («ничто не могло оправдать художника, продающего искусство за тридцать серебряников» (Роллан) — «поэт не может служить власти» (Цветаева), газетам (перечисление событий бульварной хроники, о которых с негодованием говорит Кристоф, один к одному соотносится со строками из стихотворения Цветаевой «Читатели газет») и многое другое. «Ах! Если бы прожить только… — он слегка задумывался — …только до восемнадцати лет!» Вспомним строки из ее же стихотворения: «И дай мне смерть — в семнадцать лет!»
Вряд ли Цветаева прошла мимо страниц, посвященных влюбленности Кристофа в Юдифь Мангейм. Герой романа любил в девушке, выражаясь словами автора, «то, чем она могла бы и должна бы быть». Строить мифы в отношении адресатов своих чувств было присуще и самой Цветаевой. Большинство ее встреч с людьми почти всегда начиналось с возвышения последних, а заканчивалось, как правило, их развенчиванием или собственным разочарованием (А. Бахрах, М. Вишняк, Ю. Иваск, А. Штейгер и др.) Сходные черты в эстетических взглядах Цветаевой и Роллана, их нередко совпадающие художественные пристрастия, отмеченные нами на страницах их произведений, лишний раз свидетельствуют, если не во всем, то во многом, о близости мироощущения двух писателей. Любимый писатель Цветаевой Гете — в романе Роллана единственный писатель из мировой классики, которого на протяжении всего романа он щедро цитирует. Жан-Кристоф пытался «более правдиво», по его мнению, чем Шуман и Шуберт, передать в звуках стихи и 4поэтический образ арфиста из «Годы учения Вильгельма Майстера». Цветаева перевела на русский одно стихотворение Гете, и это тоже Песня арфиста. Библейский сюжет о Давиде и Сауле лег в основу либретто первой оперы Жана-Кристофа «Давид».
У Цветаевой царь Давид — один из самых близких ей библейских персонажей, его имя встречается десятки раз в ее стихах и прозе. Список таких «открытий» можно было бы продолжить. Но мы остановимся еще лишь на одном фрагменте из романа, который, безусловно, приковал внимание Цветаевой, ибо здесь позиция героя повествования полностью совпадает с творческим кредо поэта. Речь идет об отношениях между творцом и его критиками. В четвертой книге романа («Бунт») описывается этот конфликт: «…с разбегу Кристоф перелетел через публику (которая «остерегалась вмешиваться в какие-то бы ни было схватки из-за искусства <…> и боясь ошибиться, аплодировала всему») и обрушился, как пушечное ядро, на святилище, на храм, на неприкосновенное убежище посредственности — на критик. Он обстрелял своих собратьев» («Один из них позволил себе напасть на даровитого композитора <…> Видя, как глупый критик, чье невежество ему было хорошо известно, обучает человека такой величины, Кристоф пришел в ярость <…> Он набросился на злосчастного критика и припомнил все высказанные им за последнее время глупости.
«Гений не позволяет вести себя по проторенным дорогам. Он сам создает порядок и возводит свою волю в закон», - восклицает герой романа. Критики, в полном составе, почувствовали себя оскорбленными <…> повели против него яростную кампанию.» «Они ругали не только его музыку, но и идею новой формы искусства, нисколько не трудясь ее понять. Было нетрудно ее искажать, делая нелепой и смешной»15. Если заменить в этом отрывке слова «композитор» и «музыка» на «поэт» и «стихи», то мы получим содержание известной статьи Цветаевой «Поэт о критике», и, соответственно, реакцию на нее эмигрантских критиков (Яблоновский, Осоргин, Гиппиус, П. Струве и др.) Об этом много написано, повторять не буду16. Приведу лишь один отрывок из самой статьи Цветаевой, имеющий прямое отношение к теме: «Следовательно, даже в жестоком случае недооценки поэта поэтом, суд поэта над поэтом — благо. Это — о поэтах. К кому еще прислушаюсь? Ко всякому большому голосу я прислушаюсь, чей бы он ни был… Прислушаюсь к раввину, прислушаюсь к Ромену Роллану, прислушаюсь к семилетнему ребенку, — ко всему, что мудрость и природа. Их подход космический, и если в моих стихах космос есть, они его прослышат и на него отзовутся. Не знаю, любит ли Ромен Роллан стихи, беру крайний случай — что Ромен Роллан стихов не любит. Но в стихах, кроме стихов (стихотворной стихии), есть еще все стихии. Их Роллан любит достоверно. Ни ему во мне наличность стихии стихотворной, ни мне в нем отсутствие ее — не помешают, помешать не могут. «Я вам скажу по существу…» То есть все, что мне нужно»17.
Напомню, что и анкета, о которой речь шла выше, и эти строки написаны в один год, в 1926-й. И в годы, когда Цветаева зачитывалась «Жаном-Кристофом». Строки «Я вам скажу по существу…» вполне могли бы быть словами из письма Роллана к Цветаевой, но могла быть и просто его цитата. И все же проведенное нами исследование легко могло бы завести в область интуитивных предположений, вероятностных совпадений и т.д. Но Цветаева, как мы уже ранее отмечали эту ее особенность, сама расставляет все на свои места, однозначно определяет свое отношение и к роману, и к его автору. В письме к Николаю Гронскому от 3 сентября 1928 года она пишет: «Мой сыночек родной! Что ДЕЛАТЬ? Читать Роллана. Jean-Christophe. Жаль, если уже читал — значит, читал не вó-время. Роллан для тебя, 19-ти лет, еще 5слишком косвенен, 19-ти годам, даже твоим! Даже самого Роллана! Нужна прямая речь. Она в наши дни есть только у Роллана. Еще — у Конрада, но Роллан — родней. На билетные 100 фр<анков> купи себе всего Жана-Кристофа — сразу — и дома, над Парижем, над деревьями, под небом, по ночам — читай. Если бы я сейчас была — хотя бы в Мёдоне! Тебе бы не нужно было Роллана. Дороже прямой речи — прямая живая речь. Но меня весь этот месяц не будет, доверяю тебя Роллану»18. Для полноты картины, рисующей масштабы восприятия Цветаевой творчества Роллана, остается ответить на два вопроса: не испытала ли Цветаева, хотя бы в малой степени, влияния Роллана на свое творчество и действительно ли так близко, как могло показаться из всего сказанного, стоят рядом эти два художника.
В обоих случаях ответ, на наш взгляд, отрицательный. Ни о каком влиянии Роллана на ее творчество говорить не приходится. Цветаева вообще не была подвержена каким-либо литературным влияниям. В ответе на ту же анкету 1926 года она писала: «Литературных влияний не знаю, знаю человеческие». Спустя несколько лет Цветаева писала: «Я могу не отозваться только на подделку, только на «литературу», только на непонимание, т.е. обращение ко мне, как к «литератору». Я – не «литератор»: я живой человек, умеющий писать. Литературной жизнью, как никакой групповой, общественной – никогда не жила, в этом моя и сила, т.е. очевидно она-то меня от такого всю жизнь, с 16-ти моих лет (о, и раньше! Просто с рожденья!) и охраняла. Я отзываюсь только на я…»19 А спустя 10 лет, в письме к Андре Жиду, по этому поводу добавила: «Я не белая и не красная, не принадлежу ни к какой литературной группе, я живу и работаю одна и для одиноких существ»19. К тому же Роллан был чистым прозаиком, а Цветаева и в прозе оставалась поэтом. Что же касается вопроса, насколько действительно имеет место родство двух миров, мира Цветаевой и мира Роллана, то здесь однозначный и простой ответ дают сами наши герои. «Для кого я пишу?» — спрашивала Цветаева в статье «Поэт о критике».
И здесь же отвечала: «Не для миллионов, не для единственного, не для себя. Я пишу для самой вещи. Вещь, путем меня, сама себя пишет»20. Что противопоставляет этой глубоко эстетической и нравственной позиции Цветаевой Роллан? На точно такой же вопрос отвечает и Роллан: «Для кого же я пишу? Для тех, кто стоит во главе армии в походе, для тех, кто ведет великий международный бой, чья победа обеспечит всечеловеческую общность, без классов и без государственных границ. Коммунизм в наши дни — это единственная партия социального действия» 21. Отсюда, подражая Цветаевой, можно вывести формулу: «Жан-Кристоф — герой романа, художник, музыкант, которого не понимает эпоха; автор романа, Роллан — герой эпохи («…я вместе с организованными массами пролетариата» 22); читатель романа, Цветаева — «против эпохи» («ненавижу свой век, потому что он век организованных масс»23). Роллан так и остался для Цветаевой только автором «Жана-Кристофа». В 1930-е годы его имя исчезает из прозы и писем Цветаевой. 6
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Цветаева М.И. Собр. Соч.: В 7 т. М.: Эллис Лак, 1994—1995. Т. 4. С. 623. (Далее в примеч. указывается: СС и номер тома, затем, через запятую, страницы).
2 Данная статья является частью доклада «Марина Цветаева и французские писатели», прочитанного автором на Международной конференции «Восприятие французской литературы русскими писателями-эмигрантами в Париже. 1920-1940» (Женева, 8-10.12.2005).
3 Цветаева М., Пастернак Б. Души начинают видеть. М.: Вагриус, 2004. С. 520.
4 СС, 7, 419.
5 СС, 5, 547—548.
6 СС, 7, 188.
7 Цветаева М.И. Неизданное. Сводные тетради. М.: Эллис Лак, 1999. С. 578.
8 Там же. С. 341.
9 Цветаева М., Гронский Н. Несколько ударов сердца. М.: Вагриус, 2003. С. 84, 138.
10 Цветаева М., Пастернак Б. Души начинают видеть. С. 479.
11 Цвейг С. Ромен Роллан. Жизнь и творчество //Цвейг С. Собр. Соч.: В 7 т. М., «Правда», 1963. Т. 7. С. 103.
12 При построении данного типологического ряда было использовано довольно значительное количество цитат из текстов Цветаевой и романа «Жан-Кристоф». Во избежание перегрузки публикации многочисленными ссылками, указания на них опущены. Отметим при этом, что все цитаты из романа Р. Роллана приводятся по изданию: Роллан Р. Жан-Кристоф (пер. с фр. А. Соколовой, А. Горлина и др.) В 11 кн. М.: Книгоиздательство «Вечерний звон», 1911—1916.
13 Цвейг С. Ромен Роллан. С. 117.
14 Марина Цветаева в критике современников: Родство и чуждость. М.: Аграф, 2003. С. 451, 458.
15 Роллан Р. Жан-Кристоф. Кн. 4. С. 89—90.
16 См., например, тексты и комментарии в указанной выше кн.: Марина Цветаева в критике современников: Родство и чуждость.
17 СС, 5, 283.
18 Цветаева М., Гронский Н. Несколько ударов сердца. С. 90.
19 Цветаева М. Письма к Наталье Гайдукевич. – М.: Русский путь, 2002. С. 28-29.
20 СС, 7, 644.
21 СС, 5, 285.
22 Роллан Р. Для кого я пишу // Роллан Р. Собр. соч.: В 9 т. М.: Правда, 1983. Т.1. С.6.
23 Там же. 24 СС, 7, 385
Л.А. Мнухин (Московская обл.)
Другие новости и статьи
Ф.М. Достоевский и О. Бальзак: диалог мировоззрений »
Запись создана: Суббота, 14 Март 2020 в 0:03 и находится в рубриках Новости, О патриотизме в России.
метки: литература, книга, чтение
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика