Патриотизм как воля к миру: к современному осмыслению термина
Слово «патриотизм» сегодня звучит воинственно. При его звуке невольно представляешь себе хмурых парней в камуфляже на каком-нибудь степном блокпосте или, на худой конец, орущую фанатку, раскрасившую лицо в цвета национального флага. Чем воинственнее, тем патриотичнее, чем патриотичнее, тем воинственнее — с этой угрюмой максимой нашего времени, по-видимому, все уже свыклись. Что ж, времена, как говорится, не выбирают — в них порой и умирают.
Однако это не значит, что мы непременно должны состоять у своего времени на побегушках. Как учил еще апостол Павел: «Не сообразуйтесь с веком сим» (Римл. 12: 2). Одной из основных характеристик гуманитарной мысли выступает ее способность к сопротивлению, в первую очередь — сопротивлению собственному времени, «веку сему». Можно предположить, что именно эта способность и делает ее по-настоящему современной .
В соответствии с приведенными соображениями целью данного доклада является попытка философской реконструкции позитивного, созидательного смысла термина «патриотизм» — смысла, убедительно представленного в творчестве Д. С. Лихачева и в наши дни приобретающего отчетливое полемическое звучание. Смысл этот яснее проступит для нас в контексте разграничения патриотизма и национализма; кстати, чрезмерное сближение упомянутых понятий также можно считать одной из характерных черт современности. Бесспорно, общего между патриотизмом и национализмом отыщется немало — не меньше, чем между нацией и отчизной. Тем не менее важны оттенки, порой именно они решают дело.
Сдвиг от нации к отчизне, от рода (natio) к родине, по существу, есть нечто совсем иное, чем переход-стежок в рамках единой недоброй памяти доктрины между Blut и Bode, «кровью» и «почвой». Связь по рождению и происхождению («кровь») и связь по необходимому способу поддержания жизни («почва») едины в том, что обе, вопервых, имеют эмпирически-локальный характер и, во-вторых, захватывают человека независимо от его сознания и воли. Соответственно национализм (напомню: natio — род; Нация — это еще и богиня рождения у древних римлян) и националистическая ревность к родной земле, поскольку они воспроизводят упомянутый тип человеческих связей уже на уровне определенных ценностных преференций, неизбежно таят в себе опасность, во-первых, принципиального размежевания различных человеческих общностей, во-вторых — явного или завуалированного пренебрежения к рефлексии, духовности и свободному самоопределению личности.
Во многих странах, в том числе и на Украине, существует сильное стремление доказать, что современный («конституционный», «демократический») национализм ничем подобным не обременен и вообще формируется на иной основе. Однако практика имплементации националистической идеологии в реальной жизни людей показывает, что национализм без национальной обособленности и без заигрывания с «кровью» и «почвой» — вещь невозможная. Языковая политика (а язык, согласно Хайдеггеру, есть дом бытия), конструирование национального мифа и его внедрение в сознание граждан, соответствующая перестройка в области образования и воспитания — во всех этих сферах, жизненно важных для государства, ориентированного на современный «цивилизованный» национализм, без прямых или косвенных апелляций к «кровно-почвенному» фактору так или иначе не обойтись.
Повторяю, проблема, которая предстает перед нами, есть по сути проблема практическая, и практика, например современной украинской жизни вполне убедительно, на мой взгляд, демонстрирует неизбежность упомянутых апелляций. В любом случае понятие «нация» (соответственно и «национализм») в современном употреблении оказывается чрезвычайно эффективным именно в силу его двусмысленности: приобретя легитимность на высоком уровне конституционно-политического дискурса, оно затем, в другой своей ипостаси, обосновывает право на существование таких реалий, которым в современном мире вовсе, казалось бы, уже не место — вплоть до этнических фильтров и т. п.
Что же касается понятия «родина», «отчизна», то оно лишь на первый взгляд отсылает нас к тому же кругу представлений о «роде» и родовой исключительности. Если «нация» — та протяженность бытия, в которой рождаются (а вместе с тем, хотя бы отчасти, и для которой), то «родина» — место, откуда рождаются; уже согласно этому изначальному смыслу понятие родины не несет в себе того оттенка замкнутости, обособления, который, как ни старайся, невозможно вытравить из понятия «нация».
Общую родину могут иметь представители самых различных наций и культур: киевляне Н. Бердяев, М. Булгаков, М. Рыльский, В. Горовиц, Р. Глиэр, И. Эренбург — люди разной национальной принадлежности, тем не менее родина у них одна. Чувство родины единит, не разъединяя. Если размышления о нации и национальной принадлежности, как нетрудно убедиться, невольно влекут человеческое внимание вниз, к происхождению и корням, то чувство родины ориентирует принципиально иначе. Родина — не столько почва под ногами, сколько произрастающие на ней леса, поля и сады, и окружающие ландшафты, и небо над головой.
И в более «внутреннем», идеальном смысле понятие родины приобщает нас к своеобразной «онтологии сверху», прививает способность различать и ценить высшие аспекты человеческого бытия. Мы легко говорим о духовной родине; не только о природных, но и о культурных, духовных ландшафтах, становящихся для человека родными и формирующих его этос, его нравственную предрасположенность.
Вместе с тем понятие родины вообще более человекомерно, чем понятие нации. В отличие от последнего, оно не прячет человеческую личность в собственные недра, словно в шкаф, а, напротив, дает ей возможность ярче выявить свои неповторимые черты, свою свободу, свою творческую душу. Вместо унылой предопределенности «крови и почвы» отношение человека к родине отсылает скорее к категории окликнутости: нас окликают знакомые пейзажи, воспоминания детства, города, в которых мы впервые вдохнули пьянящий воздух свободы и любви.
Эта окликнутость не висит на нас тяжелым грузом, а манит ввысь, окрыляет наш разум и волю. Родину человеку свойственно покидать, пускаясь в самостоятельное — на свой страх и риск! — житейское странствие, но не менее соответствует природе человеческой и то, что на родину возвращаются — тоже по своему свободному произволению, подытоживая тем самым свой жизненный опыт, свои нравственные искания: для всего, что есть человеческого в человеке, небо родины оставляет простор.
И «нация», и «родина» — слова, способные звучать громко. Однако, в отличие от «нации», «родина» имеет целый регистр камерного применения, соответствующий рассмотренному аспекту человекомерности данного понятия. Киевлянину в связи с этим невозможно не вспомнить Александра Вертинского: «Киев — родина нежная…» О потенциале тишины, ласковости, уюта, заключенном в идее родины, написано много проникновенных страниц. Достаточно неожиданно суждение А. Ф. Лосева, который при всей, в общем, бравурности развиваемого им понимания родины, тем не менее отмечает: «Только Родина дает внутренний уют, ибо все родное — уютно, и только уют есть преодоление судьбы и смерти» .
Представляется очевидным, что развитое патриотическое сознание призвано отображать человекотворческий смысл представлений о родине во всей его целостности. Научное и публицистическое творчество Д. С. Лихачева не только предоставляет для этого конкретный материал и методологический инструментарий, но и, я бы сказал, задает некую общую тональность, чрезвычайно важную для сохранения позитивной нравственной основы патриотизма, находящейся в наши дни под угрозой. Особенно актуальной — полемически актуальной — представляется в этом отношении неизменно занимавшая Дмитрия Сергеевича тема русского .
На широком фоне русских просторов, русской природы и культуры, архитектуры, иконописи и, разумеется, русского словесного творчества ученый ведет разговор о принципиальной значимости позитивных, светлых черт национального характера, прежде всего доброты. При этом речь вовсе не идет о каком-то приукрашивании. Речь о том, что для всех нас должно быть в нашей истории важно, о том, какими нам, сформированным всеми прошедшими веками, быть сегодня и что передать будущему.
И вот Лихачев говорит о доброте. По глубине и серьезности отношения к этому негромкому нравственному качеству я бы поставил Лихачева в один ряд с такими немногими современными ему мыслителями, как писатель В. С. Гроссман, философ Э. Левинас. Но если Лихачев прав, если чувство подлинного патриотизма действительно направляет нас в сторону добра и света, то не должен ли настоящий патриот более всего ценить и беречь невозмущенные, не искаженные ненавистью состояния своей родины, позволяющие ей раскрыться в ее внутреннем самобытии?
В полноте этого самобытия находилось ведь место и для монументального историзма, и для подвигов удалых, и для нежной застенчивости души, и для той «тишины умиротворенного самоуглубления», которой проникнуты произведения Андрея Рублева, «Повесть о Петре и Февронии Муромских»… Так логика размышлений о патриотизме выводит нас к точке пересечения с другой, не менее злободневной и вместе с тем извечной человеческой проблемой — проблемой мира. Тот, кто действительно любит свою родину, не может не желать ей блага, а условием всякого блага как осмысленного совершенствования бытия является мир. Не только бомбы и снаряды, но и сам дух войны разрушает совместную человеческую жизнь; он способен до неузнаваемости изуродовать облик нашей милой отчизны, нашего родного очага. Отсюда вывод: если ты и вправду патриот своей родины, если ты боишься ее потерять — прежде всего желай ей мира. Ведь мир — это не просто отсутствие военных действий; сам по себе он имеет позитивный ценностный смысл.
Согласно В. В. Колесову, мир издревле есть «то, что мило, а милы прежде всего спокойствие, тишина, покой и согласие между людьми и племенами» . Не случайно в древних текстах, как и в современном русском языке, мир-покой и мир-общность обозначаются одним и тем же словом. В намеченной здесь перспективе не будет, пожалуй, преувеличением рассматривать мир как организованное пространство совместного существования не только разных людей, но и различных человеческих родин. Поэтому патриотизм — это воля к миру.
Разумеется, бывают времена, когда родина и мир поставлены на грань уничтожения. Тогда война как противление хаосу и злу, сколь это ни трагично, становится делом правым: в ее огневом кольце человек, нация, родина, мир сосредоточиваются, мужают, заново обретают себя. Последнее до сего дня подобное испытание в нашей истории — Великая Отечественная война 1941–1945 годов. Нынешние события, думается, не таковы. Нынешняя злосчастная война именно деформирует, калечит, лишает идентичности родину и мир, какими мы их унаследовали. Любые потери на этой войне, с какой бы то ни было стороны, есть потери нами самих себя. В этом убеждает, в частности, внимательное чтение трудов академика Д. С. Лихачева.
В. А. Малахов
Другие новости и статьи
« К 160-летию со дня рождения Антона Павловича Чехова
Патриотизм и мультикультурализм »
Запись создана: Воскресенье, 16 Февраль 2020 в 0:03 и находится в рубриках Новости, О патриотизме в России.
метки: патриот, патриотизм
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика