Проведение мобилизационных кампаний периода Первой мировой войны в пензенской губернии

«Мировой пожар», охвативший в 1914–1918 гг. половину земного шара, вызывает огромный интерес научного сообщества по причине беспрецедентного социально-гуманитарного и цивилизационного воздействия на судьбы участников этого конфликта. За четыре долгих года вой ны в народном мировосприятии произошло диаметрально-противоположное смещение оценочных суждений: вой на-праздник превратилась в вой нукатастрофу.
Характер вой ны, ее символы и знаковые образы во многом не поддавались расшифровке в рамках традиционной картины мира российского крестьянства, что стало одним из определяющих факторов крушения идей государственности, правопорядка, а следовательно, активизации глубинных пластов архаичной (первобытной) культуры.
Реалии военного времени обнажили до крайности основной конфликт современности, в латентной форме присутствовавший в российской истории весь пореформенный период: традиционная крестьянская ментальность столкнулась с мощнейшими вызовами индустриальной эпохи, угрожавшими самому существованию ее базовых конструктов, и ответила привычным набором форм обыденного и массового сопротивления, задействовав априори присущие родовому сознанию компенсационно-защитные механизмы.
Ретроспектива истории Первой мировой вой ны в оценках историософских концепций конца ХХ в. выглядит просто угрожающей и предрекающей крушение основ старого и рождение в крови, муках и ненависти нового мира. Именно эта вой на, по словам известного писателя и мыслителя ХХ в. Э. Канетти, не считаясь с хронологией, стала подлинным началом века двадцатого – века масс, их выхода на авансцену истории в качестве ее субъекта, их стихийных или управляемых порывов, созидательных или разрушительных деяний, побед и поражений [37, с. 196].
В современной российской историографии аксиомой, не требующей доказательств, становится тезис об определяющем воздействии Первой мировой вой ны на процесс распада государственности: «…не будь Первой мировой вой ны, в 1917 г. не произошло бы крушения Российской империи и тем более победы советской власти со всеми вытекающими отсюда для нашей страны и всего мира последствиями» [87, с. 120]. Обращение к подобным оценкам итогов вой ны далеко не случайно и определяется общей тенденцией к гуманизации методологии истории, росту приоритетности культурно-антропологического подхода, новой культурной или новой социальной истории [82, с. 8–41].
В этом контексте и крах государственности, крушение империи становится результатом не столько военного поражения, сколько следствием «полного разлада между властью и уставшим от вой ны, хозяйственной разрухи и правительственной неразберихи обществом» [87, с. 120]. Кардинальные изменения в историографии Первой мировой вой ны пришлись на первое десятилетие 2000-х гг. Именно в этот период разворачивается активная деятельность Российской ассоциации историков Первой мировой вой ны (РАИПМВ), возглавляемой в настоящее время Е. Ю. Сергеевым1.
Главными задачами данной общественной организации являются: возрождение и развитие отечественной исторической науки по проблемам Первой мировой войны; установление и расширение творческих контактов между историками и объединяющими их организациями России и других стран, занимающимися исследованиями проблем Первой мировой вой ны; содействие распространению в российском обществе новых знаний о роли нашей страны в Первой мировой вой не, истоках и последствиях милитаризации государств, протестных социальных движениях [93]. Интерес исследователей сфокусировался на решении проблем, недостаточно освещенных в советской историографии, как то:
истории самого военного конфликта, оборонной политики имперского правительства, международных отношений в период 1914–1918 гг. и т. д. Предпринимаются попытки создания обобщающих работ по истории крупнейших вой н ХХ века. Так, в 2002 г. вниманию научной общественности был представлен четырехтомник, посвященный двум мировым вой нам ХХ столетия [46; 47]. Исторический очерк начального этапа мировой вой ны, развернувшейся в первой половине ХХ века (по мнению авторов, беспрецедентная связь между Первой и Второй мировыми вой нами ставит под сомнение существующую периодизацию конфликтов такого уровня, само деление по порядковым номерам), охватывает самые различные аспекты изучения: происхождение, истоки кризиса, его итоги и последствия, боевые действия, экономику, социально-политическое взаимодействие, социокультурные, национально-психологические и цивилизационные факторы вой ны.
В последние годы исследователями отмечается многоаспектность и систематичность, широта предметных характеристик в научных изысканиях по истории Первой мировой вой ны. Множество работ посвящено собственно военноисто рическим сюжетам, в том числе и военной биографике (Д. Ю. Козлов, В. Б. Каширин, Д. Г. Мартиросян, С. Г. Нелипович, А. Б. Асташов, Е. Ю. Сергеев, А. А. Болтаевский, И. Н. Гребенкин, С. С. Жебровский, В. Л. Кожевин, Е. Ю. Копылов, Л. В. Ланник, И. В. Нарский, В. Л. Герасимов, В. Г. Кикнадзе, Г. М. Ипполитов, А. И. Ушаков, В. П. Федюк, В. Ж. Цветков). Продолжается изучение общественно-политической проблематики (О. Р. Айрапетов, Б. И. Колоницкий, И. Б. Белова, С. В. Букалова, М. Д. Журавлева, А. А. Казанцев, Т. А. Кижаева, О. Ю. Сорокина и др.). Важной частью исследований остается и состояние российской экономики военного периода, ее военного потенциала, промышленности и аграрного сектора (В. С. Михайлов, О. Р. Айрапетов, Ф. А. Гущин, Т. М. Китанина, Н. Н. Машкова, Е. М. Петровичева и др.) [26]. Вместе с тем, следует признать, что на этом фоне постоянного расширения предметной области исследований оказалось практически незамеченным либо представленным лишь в качестве части, аспекта общей проблематики самое массовое и грандиозное событие Первой мировой, коренным образом изменившее весь привычный ход повседневной жизни, фактически определившее судьбу Российской империи, – мобилизационные кампании русской армии и флота летом – осенью 1914 г.
Мобилизация происходила в условиях незавершившихся модернизационных процессов и затронула многомиллионную массу в основном крестьянского населения страны, что не могло не повысить риски сохранения социально-политической стабильности. Справедливости ради следует отметить, что вопросы организации и проведения военно-мобилизационных мероприятий в период Первой мировой вой ны имеют под собой давнюю историографическую традицию.
Первый опыт анализа мобилизационных кампаний, вписанный в широкий контекст общевоенной проблематики, был представлен в воспоминаниях и исследованиях непосредственных участников описываемых событий [12; 13; 30; 43]. В оценках русских генералов мобилизация стала главным мерилом подъема национального чувства: «…96 % подлежащих призыву явились к воинским начальникам. Между тем, трудные условия, в которых находился точный учет чинов запаса, заставлял предполагать, что разница между расчетами и фактической явкой может быть до 10 %.
Следовательно, уклонения от мобилизации почти не было» [12, с. 81]. Констатируя же факты проявлений «темных сторон мобилизации» (уклонения от призыва, беспорядки среди запасных), Н. Н. Головин вслед за С. К. Добророльским отмечает, что первое явление было нехарактерным для крестьянства («в противоположность нашим привилегированным слоям»), а второе – свидетельствовало «не о нежелании идти на вой ну, а лишь о малой культурности наших народных масс» [там же, с. 83; 14]. Обнаружив столь масштабный патриотический порыв, крестьянство откликнулось на призыв скорее неосознанно, действуя согласно определенному политическому обряду под лозунгом «За Веру, Царя и Отечество», прочно вписанным в структуру религиозных чувств русского народа.
На ритуальные аспекты восприятия массовым сознанием вой ны указывает и утверждение, что русский народ к ней оказался не подготовлен психологически: «Главная масса его – крестьянство едва ли отдавала себе отчет, зачем его зовут на вой ну. Цели вой ны были ему неясны. Крестьянин шел на призыв потому, что привык вообще исполнять все то, что от него требовала власть; он терпеливо и пассивно нес свой крест, пока не подошли великие испытания» [там же, с. 81, 85]. Анализируя проведение военно-мобилизационных мероприятий, в качестве одного из важнейших факторов, препятствовавших успешной реализации поставленных задач, исследователи назвали перемещение миллионов призванных в условиях неразвитости транспортной инфраструктуры и огромных расстояний до театра военных действий.
Как отмечает А. С. Лукомский, возглавлявший мобилизационный отдел Главного управления Генерального штаба в 1909– 1913 гг., ничтожное число железнодорожных линий выступало фактором, «…крайне затрудняющим как мобилизацию, так и сосредоточение отмобилизованных частей к границе. Особенно затягивалось сосредоточение. Согласно составленным расчетам, отмобилизованным частям, расквартированным внутри России, пришлось бы у станций посадки на железные дороги ждать значительное время очереди перевозки…» [43, № 5, с. 111]. Серьезные затруднения в процессе формирования боеспособных подразделений вызывала и низкая степень подготовленности призывников, а также их возраст (в дополнение к слабости офицерского корпуса).
На примере комплектования второочередных дивизий это убедительно показал П. Н. Симанский: «Выяснилось, что люди, являющиеся на пополнение второочередных дивизий, более старших возрастов, оказались, вследствие невнимательного отношения к повторным сборам мирного времени, совершенно лишенными военных знаний и совсем отвыкшими от дисциплины» [81, с. 135–136]. 3 августа 1914 г. он запишет в своем дневнике: «Вид призываемых только терпимый. Много стариков. Обещание направлять к нам исключительно молодых, задерживая стариков в запасных батальонах, по-видимому, не выполняется. Что, впрочем, хорошего могут сделать наши воинские начальники, эти предназначенные к сдаче в архив капитаны и старые штаб-офицеры». По мнению автора, «…нагруженные семьями, полные заботы о них, податливые к болезням, а зачастую уже хронически больные, далекие от сознания обязанности защиты отечества и преисполненные странными понятиями, что защищать следует лишь свою Пермскую или Тамбовскую губернию, к которой противник все равно не дойдет, ратники эти были плохими солдатами и это отлично сознавали сами. “Какие из нас сражатели” – слышно было в рядах Красноставского полка. – “Не приведи господь, только знамена умели терять” – раздавался голос, имея в виду бои Луковского полка, во время которых полковое знамя при отходе последних рот попало в руки австрийской кавалерии» [там же].
В советской историографии участие крестьянства в военно-мобилизационных кампаниях было жестко ограничено контурами классовой борьбы. Но, несмотря на то, что исследователям крестьянского движения приходилось констатировать резкий спад протестной активности на начальном этапе вой ны, беспорядки в ходе мобилизации были использованы в качестве аргумента в пользу «пораженческих» настроений крестьянства. Сам факт погромов рассматривался как проявление резко негативной реакции крестьянства на объявление вой ны [1; 5; 27].
Косвенным указанием на масштабы недовольства являются статистические данные о жертвах участников волнений среди призывников. Так, по данным А. Б. Беркевича, за период мобилизации с 19 июля по 1 августа 1914 г. при подавлении выступлений были убиты и ранены 505 человек со стороны «мятежников» и до 106 должностных лиц. Волнения, вызванные мобилизацией и именуемые в полицейских документах «пьяными бунтами», в традициях марксистской методологии истории были промаркированы как «стихийное выражение ненависти народных масс к грабительской вой не, затеянной империалистами» [5, с. 40–41]. Только в начале 2000-х гг. появляются признаки историографического разворота от следствий к первооснове, к изучению воздействия ключевого фактора социальной динамики – всеобщей мобилизации.
Нельзя не приветствовать заметный рост интереса к данной проблематике со стороны новой генерации исследователей в регионах. Так, весьма конструктивную объяснительную модель анализа мобилизаций как индикатора настроений крестьянской массы и ее восприятия «большого мира» и государственных задач, управленческого потенциала власти и основных точек социально-политической напряженности предлагает в своей монографии А. В. Посадский [74, с. 157]. Одним из главных противоречий концептуального построения данной проблематики становится двойственность, двуединость процесса: при чрезвычайно высокой мобилизационной готовности общества и подъеме национального самосознания имели место погромные выступления, нередко сопровождавшиеся человеческими жертвами. Разрешить это противоречие стало возможным в процессе регионализации исследований, а также посредством обращения к социально-психологическим аспектам проблемы, учета «ментальной», мотивационной стороны поведенческих стратегий крестьянского населения.
В этом ключе и решена проблема всеобщей мобилизации 1914 г. в монографии А. В. Посадского. На основе широкой источниковой базы (только фонд Саратовского ГЖУ позволил автору выявить 27 случаев проявления погромных настроений и беспорядков, спровоцированных мобилизацией) исследователь раскрывает основные параметры напряжений, вызванных всеобщим характером процесса и спровоцировавших активизацию кризисных поведенческих стратегий в сознании традиционного общества [там же, с. 7–9]. По мнению автора, мобилизация стала инструментом перехода крестьянина в некое маргинальное состояние, которое при формировании больших скоплений в городах перед поступлением на военную службу и задавало тон социальной агрессии в том случае, если появлялись препятствия для реализации поведенческих стереотипов традиционного социума.
С другой стороны, мобилизация оказалась препятствием и для структур государственного управления и демонстрировала бедность бюрократических сил при значительной степени бюрократизации [там же, с. 145, 155]. Как отмечает А. В. Посадский, ключевая проблема мобилизации состояла в органичном соединении целенаправленных централизованных усилий государства и низовой, прежде всего крестьянской, самоорганизации, корректирующей и дополняющей их. Если организационные усилия «сверху» были неадекватны (крестьянин видит леность, равнодушие, нерачительность, нецелесообразность), то вследствие амбивалентности крестьянской ментальности процесс самоорганизации может вылиться в деструктивное русло. Если же крестьянин видел «сверху» распорядительность и самоотверженность, то «даже самые болезненные накладки преодолеваются с помощью самих крестьян и не приводят к катастрофе» [там же, с. 156].
Рассматривая мотивы крестьянской самоорганизации, А. В. Посадский отмечает: большое значение примера города; анклавно-кустовой характер самоорганизации при большой роли удачного примера, почина, в частности соседей; ревнивое наблюдение при отклике на государственные распоряжения за равенством и справедливостью [там же, с. 157]. Таким образом, анализ эмоционально-психологического состояния человека на вой не позиционируется в последние два десятилетия в качестве одного из определяющих факторов развития общественных систем, более того, происходит оформление подобных исследований в новое особое направление в историографии [92, с. 208]. Первым собственно историческим произведением, в котором комплексный анализ массовой ментальности и поведения в эпоху Первой мировой вой ны выстроен на этих основаниях, можно назвать монографию О. С. Поршневой [72].
Ей принадлежит и первая попытка терминологического и историографического исследования проблемы массовых настроений в период Первой мировой вой ны [73]. История ментальности, в понимании автора, является одной из неотъемлемых частей социальной истории, требующей непредвзятого исторического анализа посредством реконструкции социального поведения, массового сознания и психологии исследуемых общественных групп. Важнейшим аспектом анализа при этом становится выяснение взаимосвязи менталитета и различных форм человеческой деятельности [72, с. 12–14]. В монографии широко представлены возможности использования методик по изучению массовых источников, основанных на количественном анализе. Это позволило автору реконструировать процесс эволюции содержания массовых настроений на протяжении всего рассматриваемого периода, а также на основе вычисления коэффициента корреляции определить взаимообусловленность отдельных суждений и представлений. Анализ ключевых особенностей психологического феномена человека на вой не и механизмов формирования образов военной действительности представлен также в монографии Е. С. Сенявской.
В проблемно-тематическом ракурсе автор приводит экстремальные условия повседневного быта в качестве основных факторов, определяющих характер и особенности трансформации поведенческой практики военнослужащих [79]. Поведение солдат на вой не стало также предметом изучения А. Б. Асташова. Корпус источников, привлеченных им, впечатляет: его исследование основано на данных около 400 отчетов, сводок и докладов 33 военно-цензурных отделений. Большая выборка, по которой работали цензоры, программа подготовленных сообщений, образовательный ценз позволяют рассматривать материалы цензуры как важный источник для изучения настроений и поведения солдат в годы вой ны [2, с. 72].
Однако более детальный анализ историографических аспектов проблемы менталитета (социальных представлений) и поведения масс в условиях мировой бойни свидетельствует о незавершенности процессов не только в сфере методологических поисков, но и формирования корпуса источников. Казалось бы, 1990-е гг. продемонстрировали значительный шаг вперед в деле освоения зарубежного опыта изучения вопросов менталитета и социальной психологии: состоялся ряд научных форумов, появляются работы отечественных авторов по теории менталитета. Но и по сей день можно констатировать, что перспективы объединения теории с практикой конкретно-исторических исследований достаточно туманны. Это становится заметным уже на уровне использования специальной терминологии: возможно, синонимичность применения таких понятий, как восприятие, массовые или общественные настроения, самосознание, политическое сознание, менталитет, мировоззрение, при определенных условиях очевидна, тем не менее, столкновение родственных наименований общего предмета исследования объективно формирует потребность выявления иерархических связей, взаимоподчиненности, возможностей взаимодействия структур общественного сознания.
Например, О. С. Поршнева считает необходимым разграничить понятия социальной психологии и истории ментальности. К последней категории автор относит изучение содержания представлений и установок, а также обусловленных ими способов социального поведения. Предметом же социальной или исторической психологии О. С. Поршнева называет массовидные проявления социально-психологической динамики, а также механизмы возникновения определенных состояний [72, с. 19]. А по мнению Е. С. Сенявской, жесткая необходимость противопоставления изучения менталитета и массовой психологии вообще отсутствует, так как в реальной жизни объекты их исследования невозможно отделить друг от друга [80]. Невнимательность к репрезентативности источников объективно ведет к фрагментарности и описательности изложения.
Так, в одной из статей орловского исследователя В. А. Холодова задача измерения особенностей мировоззренческого восприятия вой ны осуществляется на материалах местной периодической печати. В итоге возникает образ глубоко религиозного и монархически ориентированного народа, горящего желанием заступиться за сербов и положить свою жизнь на алтарь отечества. Руководствуясь мнением священнослужителей, оказалось довольно проблематичным четко определить даже хронологический рубеж трансформации патриотических и заступнических настроений в пацифистские [89]. С другой стороны, в статье Л. А. Шайпака «описания стихийных выступлений запасных уже в первые дни мобилизации» стали основанием для вывода о том, что «патриотические настроения не были превалирующими в сознании тех солдат, которые были оторваны от привычного уклада деревенской жизни. Русско-японская вой на с ее тяжелыми последствиями, Первая русская революция 1905–1907 гг. и недовольство политикой самодержавного правительства давали о себе знать, будоражили солдатские умы и вызывали в их сердцах острое недовольство новой вой ной “за веру, царя и отечество”».
По данным исследователя, на сборные пункты Казанского военного округа в начале августа 1914 г. не явилось без уважительных причин 22 700 человек. Кроме того, сказались больными еще 173 809 человек, или 28,4 % всех призываемых по 14 уездам округа [91, с. 94–95]. При рассмотрении проблем, связанных с историко-антропологическим прочтением Первой мировой вой ны, нельзя не отметить выход в свет многотомного издания, посвященного социальным аспектам истории этого военного конфликта. Речь идет, прежде всего, о формулировке исследовательских проблем, а также об анализе факторов трансформации массовых настроений [11].
Так, обращаясь к теоретическим аспектам военной истории, И. С. Даниленко рассуждает о возможных причинах отсутствия поддержки обществом идеи вой ны до победного конца, апеллируя к пассивности народа и просчетам государственной пропаганды. Позволяют усомниться в такой характеристике особенностей русской ментальности, как осадная психология и готовность и привычность участия в военных конфликтах, приведенные автором статистические данные по доле военных лет в истории европейских народов. В этом отношении Россия ничуть не выделяется на общем фоне остальных государств.
В частности, процент военных лет до ХХ в. в России составил 46, в Англии – 56, во Франции – 50 [28, с. 14, 31]. Структурирование факторов социально-психологической динамики, благоприятствовавших переходу от Великой вой ны к Великой революции, представленное в разделе, выполненном С. В. Тютюкиным, способствует акцентированию внимания последующих исследователей на ключевых сюжетах в содержании массовых настроений. Так, в качестве важнейших тенденций, вызванных воздействием мировой вой ны, автор называет демографические сдвиги, изменение роли женщин и молодежи, кризис института семьи, деградацию нравственных норм, превращение человека с ружьем в одну из ключевых фигур политической жизни страны [87, с. 120, 122, 158–159], что подтверждается в работах других исследователей. Так, в статье А. Б. Асташова отмечается, что структура солдатского понятия «мы и они» не исчерпывается образами внешнего и внутреннего врага, а включает в себя и беженцев, и рабочих, и, что представляется важным, крестьян старшего поколения, оставшихся дома в деревне [2, с. 83].
По мнению С. В. Тютюкина, в массовом сознании Первая мировая вой на стала полнейшей неожиданностью и расценивалась как грандиозное стихийное бедствие и Божья кара за людские грехи. Беспрецедентный взрыв недовольства самых широких слоев населения действиями царского правительства приходится уже на 1915 г., а последний всплеск патриотических настроений в армии и в тылу, который сменился затем глубоким пессимизмом и даже чувством безнадежности, вызывают сообщения о Брусиловском прорыве [87, с. 125–126, 131]. В целом нельзя не приветствовать заметный рост интереса к данной проблематике, проявившийся в начале 2000-х гг., введение в научный оборот новых источников по этим вопросам [14; 49; 89].
Тем не менее, во многих отношениях исследовательское поле остается ограниченным простой констатацией признаков падения патриотических настроений и роста проявлений массового недовольства вплоть до десакрализации монарха, а также пересказом источников, отражающих массовые представления лишь опосредованно. А ведь на сегодняшний день уже апробирована методика использования количественных методов исторического анализа и новейших междисциплинарных подходов. В последние годы в научной литературе заметным явлением становится расширение предметной области исследований, что выступает признаком перехода историографии вопроса на новый уровень развития. Одним из важнейших параметров научного анализа является изучение реакций крестьянской цивилизации на вызовы военного времени, начиная от мобилизационных кампаний и заканчивая деградацией хозяйственной жизни деревни, опосредованной все тем же всеобщим призывом нижних чинов и ополченцев. В одной из своих работ к рассмотрению мобилизационного потенциала Северного края и негативных последствий массовых военных мобилизаций обращается Т. И. Трошина [85].
Сравнительный анализ, выявление региональных особенностей проведения мобилизаций в Северном крае и Центральной России имеет высокий научный потенциал, позволяющий вскрыть максимально возможное число факторов и определить силу и направленность воздействия последних. Так, по словам Т. И. Трошиной, в период мобилизации власти ожидали огромный наплыв в северные губернии мужчинотход ников призывного возраста, что могло создать крайне напряженную ситуацию. Ведь первая после введения всеобщей воинской повинности массовая мобилизация запасных в 1904 г. была фактически сорвана из-за их повального пьянства.
В 1914 г. власти учли прежние ошибки, и сбор запасных в уездах прошел спокойно, без существенных эксцессов [там же, с. 34–36]. В числе негативных последствий мобилизации исследователь называет процессы социальной дифференциации, в частности ровесников-земляков. По данным Т. И. Трошиной, к концу вой ны до 16 % лиц призывного возраста пользовались разного рода отсрочками или работали на оборонных предприятиях. Мобилизация по-разному отразилась на населении земледельческих и приморских уездов. К примеру, из северных уездов Архангельской и Олонецкой губерний, благодаря портовым и дорожным работам, было мобилизовано около 40 % крестьян, в то время как из земледельческих уездов – 55,3 %. Менялось и отношение к солдатам, возвращавшимся домой: общее восприятие северной деревней демобилизованных солдат было пренебрежительным и даже негативным [там же, с. 266–268, 275].
Появляются работы, посвященные непосредственно анализу образа врага в массовом сознании российского общества в годы Первой мировой вой ны, растет интерес исследователей к изучению функционального предназначения фронтовых эпистолий, их влияния на процессы коммуникации и массовые настроения населения тыловых регионов, а психология человека с ружьем раскрывается через призму литературных образов периода 1914–1918 гг. [35; 36; 40]. Тем самым можно отметить актуализацию теоретических и источниковедческих аспектов интересующей нас проблематики. Столетняя годовщина начала военного конфликта, отложившегося в сознании современников как «Великая» или «германская» вой на, явилась мощным стимулом для подлинного открытия этой эпохи, переосмысления оценок и выводов.
Одним из важнейших направлений исследовательской работы становится скрупулезный поиск и введение в научный оборот новых документальных и визуальных источников по истории Первой мировой как на центральном, так и региональном уровне. В 2014 г. широкой аудитории были представлены дневники и воспоминания непосредственных участников Первой мировой вой ны: А. Я. Семакова, ротного писаря, принимавшего участие в боях в Восточной Пруссии, нижнего чина, георгиевского кавалера Е. В. Тумиловича, описавшего эпизоды Брусиловского прорыва, прапорщика К. В. Ананьева, запечатлевшего в своей памяти сражения осенью – зимой 1916 г. [68].
Опубликованные материалы позволяют детализировать, оповседневить военную историю, создать ее историко-антропологический ракурс, в том числе и относительно отдельных аспектов проведения мобилизационных кампаний. Уникальным проектом, не имеющим аналогов в пензенской исторической науке, стала подготовка к выходу двухтомного сборника документов, отразившего все многообразие «ликов» военной действительности [51; 52]. Издание создано при активной поддержке коллектива ГБУ «Государственный архив Пензенской области», но главная заслуга выхода в свет выполненного на академическом уровне сборника принадлежит его ответственному составителю и главному редактору В. В. Кондрашину.
Открывает издание обширный очерк, характеризующий основные события и процессы Первой мировой вой ны в региональном аспекте. Автору удалось сфокусировать внимание будущих исследователей на ключевых направлениях анализа исторического материала [39]. Важнейшим разделом сборника стала подборка документов, посвященных организации и проведению мобилизационных мероприятий. В аналитическом экскурсе, предваряющем коллекцию документальных источников, автор отмечает, что началом отсчета военного времени для жителей Пензенской губернии становится 16 июля 1914 г.: именно в этот день был обнародован циркуляр местного губернатора А. П. Лилиенфельда-Тоаля о предстоящей мобилизации. Исследователю удалось выяснить, что всеобщая мобилизация в губернии началась раньше официального объявления – 17 июля 1914 г., что создало дополнительные организационные препятствия для отправки призывников [там же, с. 12]. В 2014 г. активизировалась работа научных форумов, выбравших своим ракурсом проблематику Первой мировой вой ны.
Так, аспектам источниковедческого анализа была посвящена работа научно-практической конференции, организованной Российским обществом историков-архивистов и объединившей зарубежных и российских исследователей Первой мировой вой ны. В ходе обсуждения были обозначены, в том числе, и региональные особенности формирования корпуса источников по интересующей нас тематике [34; 75]. Вместе с тем, необходимо признать, что вопросы организации и проведения мобилизационных кампаний по-прежнему представлены в научных докладах лишь фрагментарно, в основном, как отголоски, последствия, прямые и косвенные результаты процессов, затронувших многомиллионную массу российского крестьянства и городского населения [6]. В преддверии 100-летия начала Первой мировой вой ны практически в каждом регионе прошли научно-практические конференции, посвященные этой памятной дате. Историков, представивших результаты своих исследований, объединила необходимость осмысления последствий военного конфликта в российском и всемирном контексте.
Одним из наиболее представительных по географии участников стал научный форум в Архангельске, пожалуй, единственном регионе в современной России, по территории которого проходила линия фронта в период Великой вой ны [70]. Так, в докладе Т. И. Трошиной были затронуты вопросы, связанные с организационными мероприятиями государственных структур по снижению социальных издержек, вызванных проведением всеобщей мобилизации. Усиление социальной активности государства, по мнению автора, приходится на предвоенные годы: это и пакет законов 1912 г., касавшихся поддержки семей мобилизованных в случае военных действий, и антиалкогольные кампании, финансируемые из государственного бюджета. Однако, несмотря на существовавшие на момент начала вой ны и нормативную базу, и опыт социальной поддержки отдельных групп населения, результаты усилий государства, как отмечает автор, оказались плачевными.
В этих условиях, скажем, казенное пособие, «призванное смягчить падение уровня жизни в связи с потерей взятого на вой ну кормильца, в реальности способствовало имущественному расслоению солдатских семей» [86]. Значимым событием для пензенской научной общественности стало проведение 10–11 июня 2014 г. международной научно-практической конференции «Первая мировая вой на в истории российской нации». Участие признанных авторитетов в сфере военной истории, аграрных отношений, крестьяноведения, истории повседневности (среди них: Брюс В. Меннинг (США), Н. С. Тархова, П. С. Кабытов и др.) позволило раскрыть важнейшие закономерности и взаимосвязи в истории той всемирной катастрофы, определить направления и сформировать программу последующих научных поисков [69]. В работах участников конференции были представлены и сюжеты, связанные с проблемой всей совокупности организационных мероприятий по проведению мобилизационных кампаний. В частности, С. В. Белоусов рассмотрел содержание и порядок реализации мобилизационных планов в отношении Пензенской губернии. По данным автора, уже 18 июля 1914 г. в Пензе на базе 45-й дивизии началось формирование второочередной 80-й пехотной дивизии, а на базе 45-й артиллерийской бригады – 80-й артиллерийской бригады [3, с. 5]. Анализируя деятельность органов местного самоуправления в период Первой мировой вой ны, О. А. Сухова непосредственно обращается к проблемам участия Пензенской городской думы в проведении мобилизационных кампаний. В числе конкретных решений в этом отношении: создание Попечительства по призрению семей нижних чинов, призванных на военную службу, организация проводов из Пензы воинских частей (поднесение икон, выделение средств для раздачи нижним чинам, изготовление знамен для ополченческих дружин и пр.) [83, с. 146].
Определенным итогом научных изысканий в деле изучения региональных аспектов истории России в эпоху Первой мировой вой ны стало появление коллективной монографии «Пензенская губерния в эпоху Первой мировой вой ны» [4]. Основная задача исследования раскрывается посредством анализа наиболее значимых аспектов социокультурного взаимодействия, в том числе и на примере проведения мобилизационных кампаний, вызвавших ломку повседневных практик как государственных структур и органов самоуправления, так и рядовых обывателей города и деревни, потенциальных нижних чинов и ополченцев.
По мнению авторов, масштабные мобилизационные кампании, затронувшие в основном сельское население губернии (46,7 % трудоспособных мужчин Пензенской губернии были призваны в действующую армию), стали фактором колоссальных социально-демографических сдвигов, влияние которых ощущалось в регионе и многие десятилетия спустя: это и появление устойчивой тенденции к углублению пролетаризации деревни, и трансформация гендерных ролей и пр. [там же, с. 276–277]. Таким образом, результаты развития российской историографии Первой мировой вой ны в целом и мобилизационных кампаний в частности свидетельствуют и о значительных успехах в ряде направлений, как то: введении в научный оборот новых комплексов архивных документов, источников личного происхождения (дневниковых записей, мемуаров, эпистолий); серьезных изменениях в сфере методологии изучения проблемы (заметна тенденция к усилению междисциплинарности исследований – на стыке гуманитарных и общественных наук), обращении к историко-антропологическому ракурсу в общем контексте истории и социологии повседневности, менталитета и социальной психологии и т. д.; появлении значительных работ (научных статей, монографий) обобщающего характера.
Серьезные достижения в области исследований о Первой мировой вой не, несмотря на проявляющуюся порой конъюнктурную актуализацию, доминанту социально-политической проблематики, позволяют уверенно обозначить параметры исследовательского поля по решению задачи создания комплексного труда, посвященного истории военно-мобилизационных мероприятий в деревне Центрального Черноземья и Среднего Поволжья. *** Событием эпохального значения, кардинально изменившим весь ход российской истории, стала Первая мировая вой на. Известие о начале мобилизации в провинциальном обществе было встречено с оптимизмом и радостным возбуждением.
Ведь в контексте «очищающего» значения вой ны возрождение традиционных представлений народа (о месте и роли России в мировой истории, о прекращении розни во имя защиты Отечества – словом, всего того, что лежало в основе нравственного идеала еще в период формирования великорусской народности) должно было способствовать преодолению в общественном сознании состояния «межвременья», дезориентированности, вызванного темпами и масштабами российской модернизации. Указ об объявлении всеобщей мобилизации от 18 июля 1914 г. выглядел привычным средством восстановления единства в обществе, исправления нравственности, возрождения лучших качеств национального самосознания. Как уже говорилось, по данным В. В. Кондрашина, точкой отсчета военных испытаний, выпавших на долю пензяков, стала публикация циркуляра губернатора А. П. Лилиенфельд-Тоаля о предстоящей мобилизации 16 июля 1914 г. Сама мобилизация началась в губернии 17 июля 1914 г., на день ранее официально объявленной [39, с. 12].
Газеты твердили «о воспитательной роли вой ны» – якобы «увязнувший среди повседневных мелочей ум человеческий вдруг поднимается на такую высоту…». Появились предложения «не открывать винных лавок на все время вой ны», сообщалось о «совершенно трезвых свадьбах и похоронах», о том, что уборка хлебов шла «нынешний год даже успешнее чем прежде, так как не было гульных дней» [59]. Удушающая затхлость общественной атмосферы сменилась всеобщим ликованием и радостным оживлением, а массовые манифестации по случаю объявления вой ны напоминали по своей форме масленичные народные гулянья [84, с. 291].
В Пензе, 18 июля, узнав об объявлении мобилизации запасных в действующую армию, манифестанты «числом не менее 2000 преимущественно интеллигентной публики и учащейся молодежи, с пением гимна “Боже, Царя храни” и криками “Ура” в 11 часов вечера пришли из города в лагерное расположение 177-го Изборского полка с большими портретами Государя Императора и с национальными флагами». Командир полка был встречен овацией, многократными криками «Ура». После произнесения торжественной речи, приличествовавшей случаю, его подняли на руки и долго качали. Затем «в сопровождении музыки» манифестанты направились в Венденский полк. И наконец, прошествовав по улицам города до ул. Троицкой, разошлись около 2 часов ночи. «Порядок все время был образцовый» [54].
Патриотический порыв охватил не только губернский центр. 24 июля по почину уездного земства состоялась патриотическая манифестация в г. Инсаре. Утром в присутствии представителей местных властей и чиновников в здании земской управы был отслужен молебен «о даровании победы», после которого «толпы народа с портретами Государя Императора, национальными флагами и оркестром отправились к собору». Местные торговцы в знак солидарности закрыли магазины и лавки. От Соборной площади с пением «Спаси, Господи, люди твоя» манифестанты двинулись по главной улице города к воинским казармам [56].
На станции Канаевка Городищенского уезда 6 декабря 1914 г., по инициативе служащих железной дороги, был отслужен торжественный молебен о здравии государя и даровании победы русским войскам. Присутствовали не только служащие, но и большая масса крестьян. После молебна началось шествие с государственными флагами и пением гимна [62]. Отношение «деревни» к «грядущим историческим событиям» современники характеризовали почти как «религиозное». 22 июля 1914 г. с амвона многочисленных храмов Пензенской губернии «при огромном стечении молящихся» приходские священники огласили манифест об объявлении вой ны, становясь предвестниками новой эры. Во многих населенных пунктах о начале вой ны узнали одновременно с началом мобилизации.
Так, в с. Дегилевка Саранского уезда, где местные жители не выписывали газет, к тому же в страдную пору и села-то своего не покидали (да и до волостного правления – 12 км), крестьяне пребывали в полном неведении относительно военных действий. Здесь известие об объявлении вой ны вызвало настоящий шок. После молебна, когда «народная масса при звоне колоколов запела хором “Спаси, Господи”, многие под влиянием нахлынувших чувств навзрыд плакали» [55; 57; 58]. Менялись, казалось, и ставшие уже привычными поведенческие стереотипы деревенского жителя: «Прежде, в пьяное время, читать было некогда – досуги целиком уходили на пирушки, сплетни, драки и, в лучшем случае, сон…
Теперь желанным гостем в деревне стал “книгопродавец-разносчик” и, помимо модных новинок (вроде “Как чорт выдумал Вильгельма” и т. п. ), охотно берутся книжки географического и исторического характера, а также религиозные». С наступлением трезвости будто и хулиганство умерло своей естественной смертью [53]. Крестьяне стали интересоваться политикой, ходом военных действий, усилилось доверие к печатному слову. По сообщениям корреспондентов «Вестника Пензенского Земства» из Керенского уезда, «поразительно изменилась психология крестьянства, исчезло равнодушие к общественным явлениям. Крестьяне стали с большим интересом относиться к военным событиям, газеты берутся нарасхват. Деревенские жители с нетерпением ждут книжек о вой не. Среди крестьян организуются сборы в пользу раненых и на нужды вой ны. Жертвуют не только деньги, которых почти нет у крестьян, но и продукты собственного хозяйства: пеньковую пряжу, холсты, полотенца. В некоторых селах образуются крестьянские комитеты, которые организуют сборы.
Односельчане помогают семьям мобилизованных с уборкой урожая. Наблюдается повсеместная трезвость. Все надеются, что русское общество с достоинством и во всеоружии встретит испытания грядущего времени и выйдет победителем из борьбы с бедствием, как наши воины придут с победой, и готовы отдать все свои силы и средства и Родине и солдату» [9]. Даже в небольших селах Пензенской губернии крестьяне, пострадавшие от недорода хлебов, в 1914 г. готовы были жертвовать на нужды вой ны последние запасы. Так, жители с. Нагорная Пелетьма Мокшанского уезда нашли возможность собрать 78 пудов хлеба и продали его с торгов, а вырученные средства пошли в сельское общество пожертвований.
Проведение мобилизационных кампаний в условиях начавшейся вой ны следует считать первым и, пожалуй, самым серьезным испытанием для российского общества. В целом, если верить данным Всероссийской сельскохозяйственной переписи, проводившейся летом 1917 г., из сельских местностей 75 губерний и областей Российской империи было мобилизовано 12 861,4 тыс. человек, в том числе из 47 губерний Европейской России – 10 932,6 тыс. [1, с. 188–189]. В июле 1914 г. впервые в российской истории проводился действительно всеобщий призыв на военную службу: в самом начале вой ны деревня потеряла около 2,5 млн. человек, или 14 % всей мужской полнорабочей силы [5, с. 13]. В 1914 г. мобилизационные кампании в губернии проводились 17 и 28 июля, а также 20 сентября [18, д. 13, л. 368]1.
Становится очевидным, что в условиях вой ны основным фактором, угрожавшим не только сохранению социально-политической стабильности, но и разрывавшим пространство обыденной реальности, нарушавшим темпорально-пространственные характеристики повседневности, выступал стремительный рост миграционной активности населения, перемещений значительных масс людей, будь то ратники, военнопленные или беженцы. Само по себе увеличение концентрации людей в том или ином населенном пункте препятствовало эффективному удовлетворению повседневных потребностей, чем и создавало основу для возникновения массовых форм поведения (массовой паники, либо массовой агрессии).
Положение усугублялось и еще более осложнялось тем, что начало мобилизационной кампании пришлось на период страды при достаточно неблагоприятных видах на урожай 1914 г. в Европейской России. «Полный неурожай во многих местах губернии, – писал в докладе царю пензенский губернатор, – создал удрученное и несколько тревожное состояние духа» [5, с. 13]. Имела место и неразбериха с первым днем явки призванных, кроме того, в действие вводилось старое мобрасписание, расчеты по которому уже устарели [74, с. 21]. В кратчайшие сроки и в небывалых ранее масштабах местные власти вынуждены были решать огромное количество проблем как организационного (обеспечение сопровождения, питания и т. д.), так и идеологического характера (информирование призывников об условиях содержания их семей и пр.).
Естественным результатом проведения «всеобщей» мобилизации при отсутствии периода апробации и согласования необходимых мероприятий силами целого ряда служб становятся сбои в решении организационных вопросов. В этих условиях патриотический подъем, захвативший в июльские дни общественное сознание, был омрачен целым рядом случаев агрессивного поведения призывников, зафиксированных практически в половине всех губерний империи, главным образом в восточной части Европейской России. Наиболее масштабные выступления произошли в Пензенской, Самарской, Саратовской, Уфимской, Пермской и ряде других губерний. Как отмечает А. В. Посадский, в Саратовской губернии в первые же дни мобилизации власти столкнулись с серьезными проблемами по размещению и продовольственному обеспечению призванных. Помещения, где предполагалось организовать ночлег для запасных (реальные училища, гимназии, школы), были явно для него не предназначены (спать приходилось на голом полу). Очагов для варки и кухонных помещений не хватало, так что обедали во много смен до позднего вечера. Не было и необходимого количества офицеров, и призывники оказались предоставлены сами себе.
От массовых беспорядков спасало распоряжение губернатора об ограничении мобилизации только 1913 г. Согласно же распоряжениям Главного штаба, требовалось призвать ратников за 6 последних лет. И тем не менее, серьезные опасения городских властей вызывало любое промедление с отправкой призывников. Так, к концу июля 1914 г. в г. Сердобске было сосредоточено уже до 2 000 ратников. Учитывая, что в ожидании отправки военнослужащих в городе находились и их родственники, исправник тревожился из-за угрозы погромов, требуя или скорейшей отправки запасных или их роспуска по домам для завершения полевых работ [там же, с. 64–65]. По данным Е. Ю. Семеновой, в июльский призыв 1914 г. в г. Бугульме Самарской губернии собралось до 11 тыс. запасных при численности горожан в 9 тыс., в Саратове – до 31,5 тыс. при населении в 242,4 тыс., в г. Аткарске Саратовской губернии призывников насчитывалось до 35 тыс. на 13,8 тыс. горожан, в Сердобске той же губернии – около 2 тыс. при 23,8 тыс. жителей города [78, с. 133]. Фактором радикализации массовых настроений в местах скопления запасных можно рассматривать и неразбериху с определением даты начала мобилизационных мероприятий. Так, в Пензенской губернии запасные нижние чины Липяговской волости были отправлены на станцию Колышлей Рязано-Уральской железной дороги 17 июля.
Администрация же последней, имея предписание о начале мобилизации 18 июля, в посадке им отказала, вследствие чего запасные остались без довольствия. И только случайное стечение обстоятельств предотвратило угрозу погрома: в это время на станции находился член Пензенской губернской земской управы В. В. Вырубов, который из собственных средств выдал на питание нижним чинам 55 рублей («по расчету 25 копеек на каждого запасного») [51, с. 74]. Волнения, вызванные мобилизацией и именуемые в полицейских документах «пьяными бунтами», а в советской историографии «стихийным выражением ненависти народных масс к грабительской вой не, затеянной империалистами» [5, с. 8]1, были обусловлены рядом объективных причин. Прежде всего, речь идет о существовании долговременной традиции регулирования сверхсильных переживаний, появление которых было спровоцировано возможной угрозой физической гибели.
Как оказалось, в новых условиях реализовать прежний ритуал проводов в армию (напомним, что использование вина в крестьянской повседневной культуре носило знаковый, можно даже сказать сакрализированный характер, оценивалось как способ психологической релаксации мобилизованных) стало достаточно проблематично. Жесткое рассогласование, блокировка представлений массового сознания о востребованности и оправданности существования определенного поведенческого стереотипа, известного как «гульба» призывников, и наличной ситуации, представленной закрытием «казенок», в добавление к общей тенденции роста преступности и девиантных форм поведения в молодежной среде в конечном итоге вылились в погромные выступления.
Объясняя действия призывников «взрывом озорских и буйных наклонностей в сельской местности», отмечая «уверенность в своей безнаказанности, по примеру таких же грабежей при мобилизации во время вой ны с Японией, когда нападения на винокуренные лавки и расхищение вина из них в Саратовской губернии почему-то не получили возмездия» [42, с. 122–123], местные власти невольно фиксировали существование определенного поведенческого стереотипа, позволявшего регулировать массовые психические состояния. В крестьянском сознании подобное поведение оправдывалось именно жертвенным характером вой ны («перед смертью все дозволено»). В образе «солдата» традиционно главной темой, обусловленной одним из первичных инстинктов человека, был «страх смерти», ощущение возможности или неизбежности которой снимало многие ограничительные запреты на поведенческие нормы патриархального общества.
Первая мировая вой на, с ее позиционным характером, неясными целями и масштабностью социокультурного воздействия, вообще многократно усиливала звучание архаических образов. Именно массовость подобных суждений позволила С. Федорченко запечатлеть это в качестве литературного образа: «С водкой сердцу в кулак не вступить. Кабы водку не запретили, не добыть бы нам свободы» [88, с. 101]. Поэтому пути перемещения призванных были отмечены всевозможными эксцессами, связанными, главным образом, с поисками алкоголя. Так, 21 июля на станции Ртищево запасные Петровского уезда во время следования поезда разгромили казенку.
По дороге в Пензу пьяные выбивали стекла и бесчинствовали на станциях. 22-го июля в Ртищево прибыли запасные Саратовского и Аткарского уездов и разгромили склад этой лавки [74, с. 65]. С другой стороны, проведение мобилизации в разгар полевых работ породило новое противоречие, сопряженное с представлениями о сезонности земледельческого труда и патерналистской схемой социальных связей, что находит свое отражение в требовании обеспечения семей запасных государственными пособиями [72, с. 111]. В документах местных ГЖУ особо отмечалось, что малейшая проволочка с оформлением документов на получение пособия вызывала ропот и возмущение среди «жен призванных» [90, д. 2127, л. 4]. Поэтому волнения в дни мобилизации имели место как в губерниях с плохим урожаем, так и, скажем, в Западной Сибири, где урожайность зерновых превысила прошлогодние показатели на 42 % [5, с. 13].
Обращает на себя внимание, что самым непосредственным фактором радикализации массовых настроений становится распространение стереотипов деструктивного поведения среди крестьянской молодежи. Деревня пожинала плоды своей эмансипации. Пробуждение личности и стремление отстоять свое достоинство, развитие частной инициативы и предприимчивости расширяли рамки дозволенного, принятых моральных устоев и способствовали развитию отклоняющегося поведения, в том числе и в криминальной форме, что, в свою очередь, благоприятствовало количественному росту мелкой преступности [48, с. 38]. Рассматривая делопроизводственную документацию губернаторских канцелярий в отношении фиксации нарушений населением «Обязательных постановлений об усиленной охране…», изданных 27 июля 1914 г., исследователь невольно приходит к выводу о наращивании социальной конфликтности как своеобразной психологической реакции деревенского социума на начало войны. Перспективы грядущей мобилизации послужили дополнительным фактором снижения функции социального контроля применительно к общинной организации, а следовательно, роста проявлений девиантного поведения в подростковой среде [15, д. 7978, л. 37; д. 7979, л. 282–284; д. 7985, л. 70 и др.]. В дальнейшем, несмотря на существование официального запрета на ношение даже холодного оружия1, не говоря уже об огнестрельном, широкое распространение в молодежной среде получают самодельные «курковые пистолеты», сопровождающие теперь хулиганские выходки деревенских подростков [там же, д. 8014, л. 26]. Косвенным указанием на масштабы недовольства являются статистические данные о жертвах участников волнений среди призывников. По сведениям А. Б. Беркевича, за период мобилизации, с 19 июля по 1 августа 1914 г., при подавлении выступлений было убито и ранено 505 человек со стороны «мятежников» и до 106 должностных лиц [5, с. 40–41].
18 июля 1914 г. призванные запасные Маисской волости Городищенского уезда Пензенской губернии в числе 215 человек разгромили по пути следования казенную винную лавку в с. Столыпине того же уезда и уничтожили там вино. Для обеспечения порядка губернатор направил туда роту пехоты. Но уже на следующий день в селе вновь была разгромлена казенная винная лавка. Многие призванные изменили маршрут следования, значительная часть их разбрелась по лесу [27, с. 127–128]. По свидетельству Краснослободского уездного исправника, 21 июля 1914 г., направляясь из г. Краснослободска в г. Троицк, партия запасных нижних чинов в числе 490 человек совершила нападение на казенную винную лавку с. Малый Азясь [15, д. 7988, л. 24–33]. В погроме участвовало практически все население села. Остановить толпу в 2 000 человек двум чинам полиции не удалось. Крестьяне под руководством запасного Тимофея Мартынова нанесли побои охранявшим винную лавку стражнику Кузнецову и уряднику Мельникову и, выбив окна, стали расхищать вино.
По словам продавщицы казенной винной лавки № 353 А. Л. Машковой, было расхищено спирта 19 сотых ведра и вина 76 ведра на сумму 702 рубля, лично принадлежавшего ей имущества на 20 рублей, уничтожена и поломана казенная обстановка на 5 рублей 50 копеек и кружка для сбора пожертвований на слепых. Погром становится общим для всего села делом. Так, в ходе дознания крестьянка с. Малый Азясь Ефимия Тимофеевна Токарева, 22 лет, отметила, что днем 21 июля она «действительно подняла с земли на улице около винной лавки две полбутылки вина, которые отнесла домой и распила с семейными» [там же, л. 31]. В результате столкновения полиция применила оружие, один из призывников был смертельно ранен [21, д. 138, ч. 49, л. 9]. Находившиеся на станции Инсар 20 июля 1914 г. запасные чины в количестве 1 105 человек пытались разнести железнодорожную станцию, трактир и казенную винную лавку. Вместе с провожающими их крестьянами они нанесли оскорбление командующему Казанским военным округом генерал-адъютанту Маврину.
До крестьян власти вовремя не довели принятое решение о закрытии винных лавок, они «не могли примириться с тем, что провожали своих детей на войну, не выпимши». Порядок наводили воинскими силами при содействии 5-го драгунского Каргопольского полка, 36 человек запасных были изолированы, 4 арестованы [16, д. 603, л. 76–77; 18, с. 128]. Министр внутренних дел телеграммой предупреждал Пензенского губернатора о его «бездеятельности» по отношению к самовольным действиям запасных чинов. Губернатор же в ответной телеграмме указывал, что не следует приписывать «случаи безобразия отдельных партий запасных бездействию властей. Безобразия прекращаются со всей возможной энергией». При этом губернатор заверил, что подобных фактов не повторится.
На пунктах сбора и пути следования были сосредоточены полицейские чины и воинские части [27, с. 128]. Но уже через несколько дней губернатор вынужден был докладывать министру внутренних дел, что партия запасных нижних чинов количеством 1 400 человек по пути следования на станцию Арапово Наровчатского уезда вновь совершила нападение на винные лавки. В район волнений были срочно направлены стражники из Наровчата и Инсара для сопровождения призывников. В результате столкновения они открыли огонь по нападавшим, убив одного и ранив шестерых человек. Запасных силой загнали в вагоны [там же]. Эпицентром погромных настроений становится Саратовская губерния. «Объявление мобилизации, – отмечал саратовский губернатор, – сопровождалось высоким подъемом в городах и взрывом озорства и буйных наклонностей обычно спокойного населения сельских местностей. Крутые меры, вплоть до расстрела толпы в Царицыне и Вольске, обнародованные по телеграфу сведения об обеспечении семей запасных, а равно уничтожение казенного вина в течение нескольких дней восстановили порядок» [5, с. 17]. В г. Царицыне, где жертвы были наиболее многочисленными (21 июля погибло 20 и было ранено 24 участника выступления), процессу массовизации способствовало отсутствие достоверной информации относительно выдачи пособия семьям запасных, и основную роль в беспорядках, вылившихся в разгром сборного пункта, сыграли здесь женщины – жены призывников [там же]. Как отмечает А. В. Посадский, события, повлекшие столь трагичный финал, первоначально развивались по «патриотическому» сценарию. Еще вечером 18 июля около 300 местных жителей и запасные нижние чины в поселке при заводе «Урал-Волга» устроили патриотическую манифестацию.
Такая же манифестация общей численностью до 5 000 человек состоялась и в городе. По просьбе участников духовенство отслужило молебен. Запасные, принятые в этот день, в количестве 860 человек мирно отправились в лагеря местного полка. Но 21-го июля прибыли мобилизованные из уезда. Этим же утром при их участии толпа в несколько тысяч женщин потребовала немедленной выдачи пособий за мужей [74, с. 70]. Скопление значительных масс людей в непосредственной близости от сборных пунктов, общность эмоционального восприятия происходившего, ощущение состояния фрустрации как блокировки всех надежд в дополнение к особенностям крестьянской психологии, выраженным склонностью к коллективным способам мышления и поведения, – вот перечень условий формирования определенного состояния сознания, при котором достаточно любого, даже самого незначительного повода для перехода социальной динамики на уровень агрессии.
Сам повод в различных его вариациях, вызывавший проявления массового поведения, выполнял исключительно функцию провоцирования толпы на решительные действия и не отражал реального содержания социальных представлений и ощущений [15, д. 7979, л. 82]. Так, 24 июля, по распоряжению Саратовского акцизного надзора, в с. Сосновке продавцы при содействии полиции приступили к уничтожению вина в местной казенной лавке. Узнав об этом, крестьяне совершили нападение на казенку и расхитили до 65 ведер вина. В соседней Вертуновке сигналом к погрому стали слухи, что все казенное вино в Сосновке и на станции Тамала отчасти уничтожено, а отчасти расхищено, то же будет и в Вертуновке, так что нужно этим воспользоваться, а то зря пропадет.
Под влиянием этих слухов около закрытой лавки собралось до 2 000 крестьян окрестных сел. Увещевания сельской администрации и полиции не подействовали. Окна в лавке были выбиты и за час крестьяне вынесли 372 ведра вина и 20 рублей. При розыске похищенного выяснилось, что большей частью вино было распито или передано в другие деревни [74, с. 66]. Все чаще в полицейских сводках фиксировалось преимущественное участие молодежи в погромных выступлениях. Например, в с. Солодче Саратовской губернии в разгроме казенки 26 июля 1914 г. участвовала в основном «все молодежь». В числе обвиняемых по делу о разгроме винной лавки в с. Переезде Аткарского уезда той же губернии 23 июля 1914 г. оказалось семь подростков 12–16 лет, освобожденных в дальнейшем от ответственности по малолетству, в том числе три девочки. В общей сложности к денежному штрафу или тюремному заключению было приговорено 43 чел., 18 из которых – в возрасте до 30 лет [24, д. 9469, л. 11–12]. Погромы казенных винных лавок и другие проявления деструктивного поведения, свойственные российскому крестьянству на начальном этапе вой ны, не имели в дальнейшем четко выраженной динамики и представляли собой, пожалуй, первую, во многом чисто эмоциональную реакцию деревни на ставшую суровой реальностью военную действительность.
Однако крестьянин-ратник как носитель маргинальных этических идеалов, как своего рода простейший элемент толпы-массы надолго получит «прописку» в городах региона, и стереотип «солдатского» поведения постепенно превратится из аномалии в норму повседневной жизни [22, д. 60, ч. 7, л. 19–20; 15, д. 62, ч. 3, л. 4]. *** Несмотря на то, что Пензенская губерния находилась далеко от театра военных действий, в годы Первой мировой на ее территории располагались и формировались различные воинские части. В частности, еще в 1910 г. в Пензу и Пензенскую губернию из Виленского военного округа была передислоцирована 45-я пехотная дивизия. Расквартированные же до этого в губернии части (195-й пех. Оровайский и 196-й пех. Инсарский полки) реорганизовывались и направлялись на Урал [32, с. 41–42]. По официальной информации, переброска войск с Вислы и Немана вглубь страны (V армейского корпуса и новой 46-й пехотной дивизии – из Варшавского в Московский военный округ, XVI армейского корпуса, куда входила и 45-я пехотная дивизия, – из Виленского в Казанский) была предпринята для того, чтобы «приблизить войска к местам их комплектования». Однако, по справедливому замечанию А. А. Керсновского, эта передислокация ничуть не ускоряла, а, напротив, даже замедляла боевое развертывание войск, так как в случае начала вой ны потребовалась бы переброска к западным границам всего личного состава дивизий, а не только призванных по мобилизации запасных, что привело бы к необходимости увеличения количества эшелонов.
По мнению А. А. Керсновского, передислокация частей имела несколько иное значение: создать в центральной части России резерв в 5 дивизий на случай вой ны с Японией или Турцией, а также иметь войска для подавления возможных революционных выступлений в Поволжье [38, с. 473–474]. 45-я пехотная дивизия (ком. ген.-лейт. И. Р. Гершельман) состояла из двух пехотных бригад. В первую входили 177-й пех. Изборский полк (ком. полк. князь Н. П. Стокасимов), располагавшийся в Пензе и имевший по две роты в Мокшане и Чембаре, и 178-й пех. Венденский полк (ком. полк. С. Н. Розанов), также дислоцировавшийся в Пензе. Во вторую – 179-й пех. Усть-Двинский полк, стоявший в г. Сызрань Симбирской губернии, и 180-й пех. Виндавский полк, находившийся в Саранске. Кроме того, в Пензе располагались 45-я артиллерийская бригада, 16-й мортирный артиллерийский дивизион и 29-й парковый артиллерийский дивизион. В Ведомости Главного управления Генерального штаба о размещении войск в Пензенской губернии на 20 мая 1910 г. содержатся следующие сведения о расквартировании частей 45-й пехотной дивизии в Пензе. Штаб и два батальона 177-го пех. Изборского полка по прибытии в губернский центр должны были быть размещены в казармах 213-го пех. резервного Оровайского полка (т. н. Финогеевские казармы, располагавшиеся близ вокзала Сызрано-Вяземской железной дороги у Ярмарочной площади), которые предполагалось отремонтировать к приходу войск. 3-й батальон размещался в т. н. ярмарочных бараках. 178-й пех. Венденский полк располагался в казармах 216-го пех. резервного Инсарского полка, находившихся у Тамбовской заставы в квартале Тамбовской, Суворовской и Пешей улиц. Для размещения 45-й артиллерийской бригады приспосабливались помещения для запасов обоих (213-го и 216-го) резервных полков [32, с. 36; 50, д. 538, л. 126–128, 131 об. –133]. Штаб 45-й пехотной дивизии находился на ул. Пешей (ныне ул. Богданова) в доме Мясоедова [77, д. 1, л. 2]. Уже 18 июля 1914 г. по мобилизационному плану в Пензенской губернии на базе 45-й дивизии началось формирование второочередной 80-й пехотной дивизии, а на базе 45-й артиллерийской бригады – 80-й артиллерийской бригады.
После объявления мобилизации из каждого пехотного полка выделялось 19 офицеров, 1 военный чиновник и 262 нижних чина для комплектования полка 2-й очереди. Остальной личный состав, необходимый для пополнения полка до штатной численности военного времени, обеспечивался за счет призыва офицеров и нижних чинов запаса. Кроме того, при каждом полку в период мобилизации формировался запасной батальон 4-ротного, иногда 8-ротного состава, который в мирное время не существовал. Для его создания каждый пехотный полк выделял штаб-офицера, 6 обер-офицеров и 40 нижних чинов. Они составляли постоянный личный состав запасных батальонов, предназначенный для обучения призванных на военную службу чинов запаса и новобранцев, относившихся к переменному составу.
Срок подготовки нижних чинов в запасном батальоне был около 1–1,5 месяца. После чего в составе маршевых рот они направлялись на фронт. В Пензенской губернии при 177-м пех. Изборском полку формировались 317-й пех. Дрисский полк (ком. полк. П. М. Будзилович) и 98-й запасной батальон, при 178-м пех. Венденском полку – 318-й пех. Черноярский полк (ком. полк. И. Ф. Лепик) и 99-й запасной батальон, при 180-м пех. Виндавском полку – 320-й пех. Чембарский полк (ком. полк. Ильяшенко) и 101-й запасной батальон. Пехотные дивизии 1-й очереди заканчивали свою мобилизацию на 8-й день. Уже 25–26 июля 1914 г. из Пензенской губернии началась отправка на фронт частей 45-й пехотной дивизии [19, д. 59, л. 6, 27–27 об.], которая вошла в состав XVI армейского корпуса (ком. ген. от инфантерии П. А. Гейсман) 4-й армии (командующий ген. от инфантерии барон А. Е. Зальца) Юго-Западного фронта (командующий ген. от артиллерии Н. И. Иванов). Свое боевое крещение дивизия приняла в ходе Галицийской битвы. 10 августа 1914 г. 4-я армия (6 дивизий) двинулась в направлении на Перемышль.
Ее базы совершенно не были оборудованы для столь дальней операции. Впрочем, наступать пришлось недолго. Навстречу из Таневских лесов шла вдвое превосходящая ее 1-я австро-венгерская армия генерала Данкля (12 дивизий). 11 августа под Красником XVI армейский и Гренадерский корпуса русской армии были разбиты. 12 августа 4-я армия стала откатываться к Люблину. В сражении при Краснике 109 тыс. русских войск при 352 орудиях противостояло 228 тыс. австро-венгров при 520 орудиях. Приказом от 22 августа 1914 г., а фактически с 12 августа, в 4-й армии произошли кадровые изменения. Генерал Зальца был смещен с занимаемой должности и заменен генералом от инфантерии А. Э. Эвертом. Командиром XVI армейского корпуса вместо генерала Гейсмана был назначен генерал от инфантерии В. Н. Клембовский. В дальнейшем, в 1914–1915 гг., полки 45-й пехотной дивизии сражались под Люблином, Суходолом, Кельцами, на р. Сане, под Холмом, Вильной и у оз. Нарочь. В начале 1916 г. 45-я дивизия вошла в состав XIV армейского корпуса 1-й армии генерала А. И. Литвинова и находилась сначала в составе Северного, а затем Северо-Западного фронтов. К концу мая 1-я армия располагалась в районе Двинска. В 1917 г. XIV армейский корпус вошел в состав 5-й армии генерала Ю. Н. Данилова. 4–6 июля 45-я дивизия участвовала в подавлении вооруженного восстания большевиков в Петрограде [38, с. 491–763].
Второочередные дивизии должны были закончить свое развертывание между 15-м и 18-м днями после начала мобилизации. Вновь сформированная 80-я пехотная дивизия убыла из Пензенской губернии на фронт 7–9 августа [19, д. 59, л. 627–627 об.]. Она была направлена под Люблин, где шли тяжелые бои, на усиление 4-й армии. В декабре 1914 г. дивизия вошла в состав XXX армейского корпуса, который располагался вдоль главного хребта Карпат (от Турки до румынской границы) и вел упорные бои с противником за овладение Буковиной. В дальнейшем 80-я пехотная дивизия сражалась на Днестре и на Волыни, отличилась в ходе Брусиловского прорыва, действуя на Ковельском направлении. В конце ноября 1916 г. она была переброшена на Румынский фронт в Молдавские Карпаты и находилась там до окончания военных действий [38, с. 491–763]. После начала вой ны в Пензенской губернии стали формировать дружины государственного ополчения.
В Пензе находился штаб 34-й бригады и дислоцировались 199-я и 200-я пешие дружины. В Инсаре располагался штаб 33-й бригады и формировались 194-я и 195-я пешие дружины, а также 33-я и 34-я ополченческие саперные полуроты. В Саранске дислоцировалась 193-я пешая дружина, в Нижнем Ломове – 196-я, в Мокшане – 197-я, в Городище – 198-я, в Чембаре – 201-я и 202-я, в Керенске – 533-я, в Краснослободске – 534-я, в Наровчате – 535-я и 536-я пешие дружины. Все они были отправлены на фронт до конца 1914 г. [19, д. 59. л. 6, 12–12 об., 13–13 об., 16, 18–18 об., 21, 23, 27–27 об., 28]. Уже 16–20 октября началась отправка 34-й бригады государственного ополчения (199-й, 200-й, 201-й и 202-й пеших дружин). Она была направлена в г. Одессу и вошла в состав 7-й армии, которая имела задачей охрану побережья Черного моря и границы с Румынией. 13–16 апреля 1915 г. Пензенские дружины выступили из Одессы. 15–17 апреля они прибыли на ст. Новосельцы и походным порядком перешли границу Российской империи, вступив в пределы австро-венгерской Буковины. Уже в составе 9-й армии (командующий ген. от инфантерии П. А. Лечицкий) Юго-Западного фронта (командующий ген. от артиллерии Н. И. Иванов) дружины приняли участие в наступлении вдоль р. Днестр. 26–27 апреля 1915 г. под фольварком Магалы состоялось боевое крещение Пензенских дружин.
В сохранившихся письмах Н. Корнилина и А. Свиридова содержится описание этого боя. «Дорогие мама и батька, – писал ратник 200-й пешей дружины Николай Корнилин домой в Пензу. – Сообщаю Вам о нашем славном бое в Буковине. Рано утром 26 апреля началась жаркая перестрелка между нашими дружинами и австрийцами. Перестрелка дошла до очень крупных размеров и вскоре превратилась в жаркий бой. Стойко и самоотверженно шла вперед наша дружина 200-я вместе с 203-й дружиной, как львы они делали наступление на австрийские деревни, впереди которых были расположены их окопы. Цель наступления наших была выбить австрийцев из окопов и занять все австрийские деревни <…>. Боже мой, что за день это был 26 апреля. Мне казалось, что треснет земля и небо упадет на землю: в воздухе безпрерывный гул и грохот от взрывавшихся снарядов <…>. Казалось, что все стонало.
Вот под таким огнем наша славная дружина двигалась вперед и выбила австрийцев из их окопов, заняла их и вдобавок взяла 210 человек в плен. Заняв австрийские окопы и вытесняя австрийцев, которые стали отступать, наши солдаты из их же окопов открыли стрельбу по утекавшим врагам: масса легла австрийцев на поле брани. Наши тоже [понесли] здесь все-таки порядочный урон <…>. Представь, Ефимыч, как австрийцы боятся штыкового боя. Это видно из того, как только наши дружинники нагнали их и бросились в штыки, то австрийцы тут же не замедлили выбросить “белый флаг”. Разумеется из носового платка, прикрепленного к штыку из винтовки, и с криком “Христос Воскресе! Христос Воскресе! Пане солдате”, т. е. пан солдат, где наши и постарались забрать их в плен… Господи, сколько бы я мог сказать на словах, да разве все напишешь на бумаге <…>. Нет, я все-таки представить не могу, каков был этот денек <…>. Ну все же молодцы наши дружинники. Ей Богу молодцы. Ведь любо наступали они дружно, шли все цепью и в порядке, не отставая и не перегоняя друг друга, как стена шли они на врага и геройски прогнали их далеко в свои пределы…» [20, д. 2, л. 273–274 об.]. В начале мая успешные боевые действия 9-й армии прекратились.
В первых числах июня дружины вели ожесточенные бои в австрийской Буковине. Отступление соседней армии генерала Д. Г. Щербачева с Золотой Липы вынудило П. А. Лечицкого в 20-х числах июня начать отвод своих войск с занимаемых позиций. Летом 1915 г. Пензенские дружины, к сентябрю переформированные в третьеочередные полки 102-й пехотной дивизии (407-й пех. Саранский и 408-й пех. Кузнецкий полки), вошли в состав вновь комплектуемого 39-го армейского корпуса (ком. ген. от инфантерии С. Ф. Стельницкий). 19 августа 1915 г. корпус был передан в состав 8-й армии (командующий ген. от кавалерии А. А. Брусилов). В 1916 г. он принял участие в Брусиловском прорыве, в ходе которого, в боях 23 мая, особенно отличился 407-й пех. Саранский полк, взявший 3 300 пленных и 8 пулеметов. В сентябре 1916 г. корпус был передан в состав Особой армии (командующий ген. от кавалерии В. И. Гурко) и принял участие в т. н. 5-м и 6-м Ковельских сражениях. В 1917 г. Особая армия находилась в Полесье [38, с. 491–763]. 5–7 ноября 1914 г. из Пензенской губернии на Кавказский фронт были отправлены 193-я, 194-я, 195-я, 196-я, 197-я и 198-я пешие дружины (33-я бригада), в конце ноября – начале декабря туда же – 533-я, 534-я, 535-я и 536-я, а в феврале – марте 1915 г. убыли на фронт 550-я и 553-я пешие дружины, которые были сформированы в начале года [17, д. 247; 19, д. 59, л. 16, 38; 41, с. 186]. 33-я бригада ополчения была обращена на комплектование шести Пензенских стрелковых батальонов 2-й Закавказской стрелковой бригады, а также 23-го и 24-го Кавказских стрелковых полков. К 1 января 1915 г. в городах Пензенской губернии продолжали оставаться довольно значительные гарнизоны.
Самый крупный из них дислоцировался в Пензе. Здесь располагались 98-й, 99-й, 137-й и 140-й пехотные запасные батальоны, 688-я и 689-я пешие дружины, находились отделение запаса и маршевых эскадронов Приморского драгунского полка, Пензенская ремонтная комиссия артиллерийских лошадей, Команда выздоравливающих нижних чинов, Пензенский окружной эвакуационный пункт, Управление пензенского уездного воинского начальника, Пензенская конвой ная команда, Управление коменданта железнодорожного участка станции Пенза, Управление начальника Пензенского отделения Московско-Камышинского жандармского полицейского управления железных дорог, Управление Сердобского отделения Тамбово-Уральского жандармского полицейского управления железных дорог [19, д. 59, л. 9–9 об., 10]. В Инсаре дислоцировался 167-й пехотный запасной батальон, в Мокшане – 164-й, в Нижнем Ломове – 166-й, в Саранске – 101-й и 234-й пехотные запасные батальоны [там же, л. 12–12 об., 18–18 об., 23, 27–27 об.]. В апреле 1916 г. запасные батальоны были развернуты в запасные полки. На ст. Воейково Нижнеломовского уезда находился запасной конный полк пограничной стражи [50, с. 35]. Численность гарнизонов была довольно значительной.
Так, к октябрю 1915 г. в Саранске, где были сосредоточены 101-й и 234-й пехотные запасные батальоны, общее количество солдат насчитывало 13 496 человек, что «на несколько тысяч превышало взрослое население города» [71, с. 69]. По подсчетам Н. В. Полина, из запасных частей только двух уездных центров Пензенской губернии (Саранска и Инсара) за 1914–1916 гг. на фронт было отправлено 269 маршевых рот (около 74 тыс. человек) [там же]. Об особенностях содержания и обучения нижних чинов в запасных частях г. Пензы сохранились свидетельства В. А. Мишнина и Ф. Г. Матюшкина [29; 45]. Так, уроженец с. Кузоватово Симбирской губернии Ф. Г. Матюшкин, служивший в 137-м пехотном запасном полку, позднее вспоминал: «После двухнедельного карантина нас зачислили в стрелковые роты… В ротах ежедневно, кроме воскресных дней и религиозных праздников, проводились усиленные занятия по 12–15 ч., из них, как правило, больше половины времени уделяли на строевые занятия (муштровка), большое время уделяли также на словесность, совершенно мало времени было на стрелковое дело и на тактические занятия… Срок обучения новобранцев был установлен около двух месяцев, но больше всего срок обучения зависел от военных событий на фронте.
Затем отправляли их на фронт. За такой короткий срок обучения многие солдаты не осваивали элементарные знания военного дела, что необходимо знать солдату в боевой обстановке. Даже материальную часть винтовки, а это было личное оружие солдата, не могли освоить, как это положено. Да и не хватало их, так как на каждый стрелковый взвод выдавали по одной трехлинейной винтовке русского образца, а остальное оружие было заграничной марки (Гра, Виттерли, японки и наши старые берданки)» [45, с. 173–174]. В 1915–1917 гг. на основании приказов Верховного главнокомандующего и начальника штаба Верховного главнокомандующего проходило формирование дополнительных дружин ополчения. Известно, что в Пензенской губернии были образованы 724-я, 725-я, 726-я и 727-я пешие дружины. К 1917 г. в Пензе дислоцировались 98-й, 99-й, 140-й и 241-й пехотные запасные полки, 688-я и 689-я пешие дружины, штабы 30-й пехотной запасной бригады и 55-й бригады государственного ополчения, Пензенский окружной эвакуационный пункт, Команда выздоравливающих нижних чинов, Управление пензенского уездного воинского начальника, Пензенская конвой ная команда [10, д. 738, л. 15–15 об.]. В апреле 1917 г. в Пензенском гарнизоне насчитывалось свыше 53 тыс. солдат и офицеров [50, с. 35]. *** Мировая вой на стала мощнейшим фактором, нарушившим повседневную практику деятельности органов земского и городского самоуправления. С началом военных действий прежние формы работы наполнились чрезвычайным содержанием, появились не свойственные им ранее обязанности и полномочия. Также вой на послужила сильнейшим стимулом для самоорганизации земского и городского общественного движения. Первостатейным направлением деятельности земств и городов империи становится организация помощи «во всенародном деле призрения больных и раненых воинов».
Так, на свое первое в военную эпоху чрезвычайное заседание Пензенская городская дума собралась 22 июля 1914 г. Председатель собрания, городской голова И. Н. Ашанин зачитал присутствующим императорский Манифест об объявлении Германией вой ны России. Гласные в составе 24 человек выслушали его стоя [44, с. 34]. Патриотические настроения, ставшие в ту пору доминантой массового сознания, сформировали и первую реакцию думского корпуса: чтение телеграммы в зале заседаний прерывалось неоднократными возгласами «Ура». Существо момента определял вопрос проведения мобилизационных кампаний.
Со своей стороны Дума взяла на себя дополнительные обязательства по организации проводов из Пензы воинских частей. По ее решению каждой воинской части была поднесена икона с соответствующей надписью, из городского бюджета было выделено пять тысяч рублей для раздачи нижним чинам «взамен угощения». Кроме того, было решено избрать попечительство по призрению семей нижних чинов, призванных на действительную службу. Гласный В. А. Герман, приглашая своих коллег принять участие в работе попечительства, отметил, что драматический кружок Народного театра имени В. Г. Белинского уже провел благотворительный спектакль, средства от которого в сумме 100 рублей были переданы городскому голове в пользу семей уходящих воинов. В состав попечительства было избрано 12 гласных, в том числе: А. Г. Свинухов, И. В. Андреев, К. Т. Иванов, Е. П. Вострокнутов, С. П. Константинов, Н. Н. Мещеряков, И. И. Буров, Ф. И. Холмогоров, И. И. Сивохин, В. И. Севостьянов, В. А. Герман, В. М. Королько [там же, с. 35]. Не осталось местное самоуправление в стороне и от формирования государственного ополчения.
В частности, в ответ на запрос губернатора от 22 октября 1914 года об изготовлении и передаче знамен ополченческим дружинам Городская дума выступила с инициативой об изготовлении одного из них. Еще 24 августа Николай II «Высочайше соизволил» передать знамена, пожалованные императором ополченцам в 1855 г. (зеленое полотнище с ополченческим крестом и надписью «За Веру, Царя и Отечество») и хранившиеся до этого момента в кафедральном соборе, церквах и иных губернских хранилищах, в дружины формируемого государственного ополчения. В Пензенской губернии было скомплектовано пятнадцать дружин, в то время как наличных знамен было только одиннадцать [18, д. 733, л. 272–272 об.]. Стоимость работ по пошиву знамени составила 83 руб. 88 коп. [там же, л. 368 об.].
Два знамени для ополченческих дружин были изготовлены на средства губернского земства. В октябре 1914 г. состоялась их передача 196-й дружине в г. Нижнем Ломове и 535-й дружине в г. Наровчате [33, с. 126]. Как отмечал в своей докладной записке наровчатский уездный исправник, 28 октября в г. Наровчате в присутствии прибывшего из г. Пензы председателя губернской земской управы князя Кугушева и должностных лиц военного и гражданского ведомств, всего наличного числа ратников местных ополченческих дружин и большого числа посторонней публики состоялось вручение знамен 535-й и 536-й пешим Пензенским ополченческим дружинам. «По совершении в городском соборе молебствия и освещения знамен и приведения знаменосцев к присяге, Председатель Губернской земской управы князь Кугушев, Наровчатский городской голова Крюков и священник Троицкой приходской церкви последовательно обратились к дружинам с соответствующим событию словом. Причем князь Кугушев уяснил ратникам, какое значение для дружин имеет вручение им знамен. Торжество поднесения знамени прошло в полном порядке» [15, д. 7988, л. 486]. В 1915 г. в Губернскую земскую управу с просьбой изготовить ополченческие знамена обратились командиры 735-й и 736-й дружин, носивших название Пензенских, но расположенных в Самарканде, и командир 724-й пешей Пензенской дружины, находившейся в г. Хабаровске. Земство выделило на эти цели 684 руб. 79 коп. [31, с. 18]. Исключительные условия переживаемого военного времени потребовали от земского и городского общественного управления чрезвычайного напряжения сил и расходов как по оборудованию помещений, снабжению их инвентарем и пр., так и по призрению семей запасных нижних чинов и ратников государственного ополчения, призванных по мобилизации 17, 28 июля и 20 сентября 1914 г. В кратчайшие сроки были произведены работы по устройству нар во всех казармах для запасных и ополченцев, а также военнопленных. Под временное жилье для размещения 199-й и 200-й дружин государственного ополчения, казачьей сотни, военнопленных был приспособлен ряд сараев, дополнительно возведены временные бараки.
В полевом лагере для организации проводов войск был сооружен шатер, где проходили торжественные богослужения, во дворе воинского начальника устроена полевая кухня. На организацию угощения войскам, уходившим на фронт, было выделено свыше 800 руб. сверх ассигнованного Думой. По ее решению служащим городского общественного управления, призванным по мобилизации, было выдано ежемесячное пособие, а их семьи с августа по декабрь 1914 г. получали пособие в размере полумесячного содержания их кормильцев. В общей сложности непредвиденные расходы уже к концу ноября 1914 г. составили 4 592 руб. 30 коп. [18, д. 733, л. 368–368 об.]. На основании закона 1912 г., семейства нижних чинов, находившихся на действительной службе в мобилизованных частях армии и флота, в государственном ополчении или военных дружинах, пользовались правом на призрение за счет казны. Действие закона распространялось на ближайших родственников, как то: жену и не достигших 17-летнего возраста детей, отца, мать, деда, бабку, братьев и сестер указанного лица, если они содержались за его счет. Общая стоимость пищевых продуктов, входивших в состав кормовой нормы, оценивалась в каждой губернии самостоятельно. На заседании Пензенского губернского присутствия размер продовольственного пайка для семейств нижних чинов, призванных в армию, был определен 26 июля 1914 г.: 1 п. 28 ф. ржаной муки, 15 ф. гречневой крупы, 4 ф. соли и 3 ф. конопляного масла в месяц на одно «призреваемое» лицо. В соответствии со средними ценами по губернии, в денежном выражении пособие составило 3 руб. на одно лицо и 1 руб. 50 коп. на ребенка, не достигшего 5-летнего возраста [7, с. 751–752]. Нижним чинам при полной или частичной утере трудоспособности вследствие ранения, а также их вдовам и сиротам назначались пенсии [8, с. 937–938]. При выдаче пайка уездными попечительствами устанавливался размер пособия на каждую семью. В Пензенской губернии функционировало 228 волостных попечительств, предназначение которых состояло в оказании помощи семьям воинов. Кроме того, для обслуживания солдатских семей непосредственно на территории населенных пунктов было создано 51 сельское попечительство. Таким образом, попечительская забота охватила практически все население губернии.
По официальным данным, к маю 1915 г. пайком были обеспечены 271 259 семей на сумму 5 938 591 руб. [63, с. 2]. Помимо мер государственной поддержки, заботу о семьях мобилизованных проявляли различные общественные организации. В частности, в губернии действовал дамский комитет. Его председателем являлась супруга губернатора О. И. Евреинова. Благотворителями в фонд дамского комитета выступали частные лица. Так, в период с 23 июля по 2 августа 1914 г. различного рода пожертвования внесли около 50 лиц, от пензенского губернатора и архиепископа до купцов, служащих и ремесленников. Ежемесячно в кассу комитета поступало по несколько тысяч рублей. Суммы пожертвований варьировались от нескольких рублей до 100–150. Деньги распределялись на помощь семьям ратников и на поддержание материнства и детства [60, с. 2]. В Пензе действовал городской комитет помощи семьям воинов и раненым на вой не. Его работа выражалась в выдаче денежного пособия, организации трудовой помощи, раздаче одежды и белья, отпуске дров, устройстве пунктов питания [61, с. 2]. Православная церковь также не осталась в стороне от широкого фронта благотворительной деятельности. Приходское духовенство выступало организатором полевых работ, распределяло среди нуждавшихся семей муку, топливо и т. д. [64, с. 906–909].
Буквально с первых дней вой ны повсеместно стали возникать попечительские советы. К 1 октября 1914 г. на территории Пензенской епархии их насчитывалось уже 551. Спустя всего лишь три месяца численность советов выросла до 733. За это время было собрано 36 869 руб., оказано содействие 21 456 семействам [65, с. 284]. В течение 1915 г. помощь семьям призванных воинов составила: 38 542 руб., 1 052 пуда муки, 150 возов дров, 206 аршинов холста [66, с. 203–204]. В дальнейшем масштабы благотворительной помощи несколько снижаются. Так, в 1916 г. было собрано всего 17 800 руб. Сказывалось тяжелое экономическое положение в стране [67, с. 89–91]. *** Масштабные мобилизационные кампании, затронувшие в основном сельское население губернии, стали фактором колоссальных социально-демографических сдвигов, влияние которых ощущалось в российской провинции и многие десятилетия спустя. Деревня теряла основных работников: мужчин в возрасте от 20 до 40 лет. В общей сложности за годы вой ны из Пензенской губернии было призвано около 190 тыс. человек [10, с. 1049].
Характеризуя мобилизационную готовность населения, местные власти отмечали рутинность, привычность для крестьянского восприятия «частых призывов», «сознательность» сельских жителей в понимании необходимости последних. Такие оценки фиксируются в донесениях местных ГЖУ вплоть до осени 1916 года, когда настроение крестьян «заметно меняется». Содержание представлений подвержено воздействию как сезонного характера крестьянского восприятия, так и формированию новых образов, вызванных усилением тягот вой ны. Негативизм в оценках условий проведения мобилизации проявляется и в конце 1915 г., и в конце 1916 г. Однако основания для недовольства и в том, и в другом случае имеют ряд особенностей. В частности, в 1915 г. критические высказывания крестьян относились к проблемам внутриполитической жизни, были опосредованы проявлением обостренного чувства социальной справедливости и направлены против тех социальных категорий, которые не подлежали мобилизации: «почему до сего времени не берут полицию… Полиции теперь делать нечего, народ стал трезв»; «богатым вон не хочется идти на войну, они и уходят на должности» [25, д. 1279, л. 70, 126]. Год спустя негативизм высказываний определялся уже ростом пораженческих настроений, что являлось более серьезным симптомом падения лояльности по отношению к существующему режиму: «Призыв “стариков” и “белобилетников” производит тяжелое впечатление и взрыв негодования к уклоняющимся на должностях… Частые призывы наводят на мысль о больших потерях» [там же, д. 1325, л. 243 об.].
Как можно заметить, в результате осознания взаимосвязи между масштабами призывных кампаний, отправкой на фронт тех категорий сельских жителей, которые не рассматривались в патриархальной традиции как ратники, и фиксацией особой формы обыденного сопротивления именно в отношении «ухода на должности» происходит перенос значения эмоционально окрашенного оценочного суждения. В оценках массового сознания в этих условиях каждый чиновник предстает потенциальным «беглецом» от тягот военной службы, а следовательно, маркируется как «чужой», «враг». Прямым результатом мобилизационных мероприятий стало появление устойчивой тенденции к углублению процесса пролетаризации деревни. Так, число беспосевных хозяйств в Пензенской губернии к 1917 г. увеличилось на 92,7 % (при росте числа наличных хозяйств всего на 7,1 %)1. Уменьшение посевной площади продовольственных культур у крестьян (за 1914–1916 гг. на 5,1 млн. дес., или на 9,8 %) свидетельствовало о натурализации крестьянского хозяйства, одной из сторон которой являлось стремление обеспечить, прежде всего, продовольственные нужды собственного хозяйства за счет сокращения товарных ячменя и овса, а также ухудшения обеспеченности кормами [1, с. 280].
В то же время существуют статистические данные об увеличении норм потребления хлеба в крестьянских хозяйствах производящих губерний в период вой ны по сравнению с довоенным, в том числе и в результате дестимулирующего влияния фиксации цен на сельскохозяйственную продукцию. Это свидетельствовало о сохранении в военное время традиционной природы крестьянского хозяйства, в основе которого лежит потребительская мотивация производства, трудо-потребительский баланс [72, с. 137]. Рост цен на хлеб, его дороговизна также не способствовали качественным изменениям в структуре деревенского потребления, так как значительная часть крестьянского населения являлась потребителем хлебных продуктов, кроме того, рост цен на рабочие руки не покрывал по своим темпам рост товарных цен. При рассмотрении вопроса о противопоставлении двух тенденций: обнищания деревни и, напротив, ее обогащения – важно помнить, что вой на породила кризис идентичности внутри сельского общества, разделив деревню на преуспевающих «спекулянтов», т. е. семей, не затронутых мобилизационными кампаниями, и «солдаток», подчас не имеющих возможности самостоятельно обрабатывать землю и превратившихся в полупролетарский-полумаргинальный слой, чье благосостояние зависело, главным образом, от размеров пособия, роста цен и дефицита продуктов1. Еще одним результатом мобилизационных кампаний становится изменение гендерных ролей в крестьянских семьях. Напомним, что к лету 1917 г. количество хозяйств, оставшихся без работников-мужчин, составляло в процентах: в Пензенской губернии – 29,2; в Самарской – 32,3; В Саратовской – 30,7; в Симбирской – 32,0 [1, с. 189]. Главой семьи, полностью зависевшей от регулярного поступления государственного пособия, становится женщина, «солдатка». Именно она остановила проведение аграрной реформы в российской деревне, проявив завидное постоянство в своем сопротивлении землеустроительной деятельности государственных структур в отсутствие мужчин1.
По всей вероятности, в условиях обострения продовольственного кризиса неприятие «солдатками» земельной реформы станет еще более заметным [23, д. 49, ч. 1, л. 1–2]. Рост протестных настроений был для царской администрации так очевиден, что в дальнейшем государство отказалось от производства землеустроительных работ по выделу отрубов (29 ноября 1916 г.). Нельзя не признать, что в губернии оказывалась всесторонняя помощь семьям мобилизованных на вой ну граждан как правительственными, так и общественными учреждениями и организациями. Однако в условиях роста цен на товары первой необходимости проблема рассогласования наличного и потребного станет прелюдией к возникновению феномена «бабьего бунта».
Список источников и литературы
1. Анфимов А. М. Российская деревня в годы первой мировой войны (1914 – февраль 1917 г.). М., 1962. 384 с.
2. Асташов А. Б. Русский крестьянин на фронтах Первой мировой войны // Отечественная история. 2003. № 2. С. 72–86.
3. Белоусов С. В. Воинские формирования на территории Пензенской губернии в годы Первой мировой войны // Первая мировая война в истории российской нации: сб. науч. ст. Междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 100-летию начала Первой мировой войны (г. Пенза, 10–11 июня 2014 г.) / под общ. ред. О. А. Суховой, О. В. Ягова. Пенза: Изд-во ПГУ, 2014. С. 5–8.
4. Белоусов С. В., Сухова О. А., Юдин С. О. Пензенская губерния в эпоху Первой мировой войны. Пенза: Изд-во ПГУ, 2015. 464 с.
5. Беркевич А. Б. Крестьянство и всеобщая мобилизация в июле 1914 г. // Исторические записки. М., 1947. Т. 23. С. 3–45.
6. Бравина М. А. Война как фактор трансформации массового поведения населения провинциального средневолжского города // Первая мировая война – пролог XX века. Материалы междунар. науч. конф. Москва, ИВИ РАН – МГУ им. М. В. Ломоносова – МГПУ, 8–10 сентября 2014 г. Ч. I / отв. ред. Е. Ю. Сергеев. М.: ИВИ РАН, 2014. С. 207–211.
7. Вестник Пензенского Земства. 1914. № 13–14. 30 июля.
8. Вестник Пензенского Земства. 1914. № 18. 30 сентября.
9. Вестник Пензенского Земства. 1914. № 21. 5 ноября.
10. Вестник Пензенского Земства. 1914. № 23. 23 ноября.
11. Война и общество в ХХ веке. Кн. 1. М., 2008. 611 с.
12. Головин Н. Н. Военные усилия России в Первой мировой войне // Военная мысль в изгнании. Российский военный сборник. Вып. 16. М., 1999. С. 71–113 [электронный ресурс]. URL: www. rp-net.ru (дата обращения: 10.04.2014).
13. Головин Н. Н. Военные усилия России в Первой мировой войне. Париж, 1932. Т. 2. 256 с.
14. Голубин Р. В. Трансформация общественных настроений в России в годы Первой мировой войны // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Серия: История. 2002. № 1. С. 118–121.
15. Государственный архив Пензенской области (ГАПО). Ф. 5. Оп. 1.
16. ГАПО. Ф. 6. Оп. 1.
17. ГАПО. Ф. 63. Оп. 1.
18. ГАПО. Ф. 108. Оп. 1.
19. ГАПО. Ф. 131. Оп. 1.
20. ГАПО. Ф. 359. Оп. 1.
21. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 102. 1914. Оп. 123.
22. ГАРФ. Ф. 102. 1915. Оп. 124.
23. ГАРФ. Ф. 102. 1916. Оп. 125.
24. Государственный архив Саратовской области (ГАСО). Ф. 1. Оп. 1.
25. Государственный архив Ульяновской области (ГАУО). Ф. 855. Оп. 1.
26. Гребенкин И. Н. «Забытая» война? Современные тенденции исторических исследований // Первая мировая война в истории российской нации: сб. науч. ст. Междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 100-летию начала Первой мировой войны (г. Пенза, 10– 11 июня 2014 г.) / под общ. ред. О. А. Суховой, О. В. Ягова. Пенза, 2014. С. 34–37.
27. Гребнев А. М. Аграрные отношения в Пензенской губернии между первой и второй буржуазно-демократическими революциями в России. Пенза, 1959. 147 с.
28. Даниленко И. С. Война и общество: некоторые проблемы теории // Война и общество в ХХ веке. Кн. 1. М., 2008. С. 11–40.
29. Дневник военных похождений солдата В. А. Мишнина (20 августа 1914 г.– 29 января 1918 г.). Из личного архива художника Н. Н. Волохо (публикация Е. В. Мануйловой и В. И. Мануйлова) // Земство. 1994. № 3. С. 83–86.
30. Добророльский С. К. Мобилизация русской армии в 1914 году. Подготовка и выполнение. По материалам Военно-исторического архива. М., 1929. 157 с.
31. Доклады Пензенской Губернской Земской Управы 51-й очередной сессии Губернского земского собрания. 1915 г. Пенза, 1916.
32. Еремин Г. В., Еремина Л. Г. Из истории Пензенского военного гарнизона // Пензенский временник любителей старины. Пенза, 2000. Вып. 9. С. 31–46.
33. Журналы Пензенской губернской земской управы за 1914 год. Пенза, 1915.
34. Захаров А. В. Проблемы источниковедения Первой мировой войны: региональный аспект // Вестник архивиста. 2014. № 3 (127). С. 52–65.
35. Иванов А. И. Облик русского солдата в отечественной литературе периода Первой мировой войны (1914–1918 гг.) // Вестник Самарского государственного университета. 2005. № 4. С. 87–96.
36. Иванов А. Ю. Фронтовые письма российских участников Первой мировой войны в культурной коммуникации // Известия Алтайского государственного университета. 2008. № 4–5. С. 78–81.
37. Канетти Э. Масса и власть. М., 1997. 528 с.
38. Керсновский А. А. История русской армии. М., 1999. 782 с.
39. Кондрашин В. В. Пензенская губерния и пензяки в годы Первой мировой войны // Пензенская губерния в годы Первой Мировой войны. 1914 – март 1918: в 2 кн. Кн. 1: 1914–1916 / отв. сост. В. В. Кондрашин. Прага, 2014. С. 12–66.
40. Корниенко Т. А. «Образ врага» в политическом сознании населения России в годы Первой мировой войны // Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2009. № 2. С. 62–69.
41. Красная Слобода. Саранск, 2008. 464 с.
42. Крестьянское движение в России в 1914–1917 гг. М.– Л., 1965. 605 с.
43. Лукомский А. С. Очерки из моей жизни // Вопросы истории. 2001. № 1–12.
44. Материалы о деятельности Пензенского городского общественного управления за май – август 1914 года. Пенза, 1915.
45. Матюшкин Ф. Г. Воспоминания // Великая война и российская провинция. 1914–1918 гг. / Сб. науч. статей и документов / под ред. В. А. Юрченкова. Саранск, 2013. С. 172–191.
46. Мировые войны ХХ века. Первая мировая война. Кн. 1. Исторический очерк. М., 2002. 686 с.
47. Мировые войны ХХ века. Первая мировая война. Кн. 2. Документы и материалы. М., 2002. 584 с.
48. Миронов Б. Н. Преступность в России в XIX – начале ХХ в. // Отечественная история. 1998. № 1. С. 24–42.
49. Назаров А. Н. Первая мировая война в массовом сознании российского населения (на материалах Северо-Запада) // Вестник Новгородского государственного университета. 2007. № 41. С. 15–16.
50. Очерки истории Пензенской организации КПСС / Под ред. Г. В. Мясникова. Саратов, 1983. 504 с.
51. Пензенская губерния в годы Первой Мировой войны. 1914 – март 1918: в 2 кн. Кн. 1: 1914–1916 / отв. сост. В. В. Кондрашин. Прага, 2014. 544 с.
52. Пензенская губерния в годы Первой Мировой войны. 1914 – март 1918: в 2 кн. Кн. 2: 1917–1918 / отв. сост. В. В. Кондрашин. Прага, 2014. 596 с.
53. Пензенские губернские ведомости. 1914. № 7. 9 января.
54. Пензенские губернские ведомости. 1914. № 190. 22 июля.
55. Пензенские губернские ведомости. 1914. № 196. 28 июля.
56. Пензенские губернские ведомости. 1914. № 199. 31 июля.
57. Пензенские губернские ведомости. 1914. № 203. 4 августа.
58. Пензенские губернские ведомости. 1914. № 204. 5 августа.
59. Пензенские губернскиеведомости. 1914. № 208. 10 августа.
60. Пензенские губернскиеведомости. 1914. № 218. 21 августа.
61. Пензенские губернские ведомости. 1914. № 315. 1 декабря.
62. Пензенские губернские ведомости. 1914. № 330. 17 декабря.
63. Пензенские губернские ведомости. 1915. № 118. 29 мая.
64. Пензенские Епархиальные Ведомости. Неофициальная часть. 1914. № 21. 1 декабря.
65. Пензенские Епархиальные Ведомости. Неофициальная часть. 1915. № 6. 15 марта.
66. Пензенские Епархиальные Ведомости. Неофициальная часть. 1916. № 5. 1 марта.
67. Пензенские Епархиальные Ведомости. Неофициальная часть. 1917. № 3. 1 февраля.
68. Первая мировая война: взгляд из окопа / предисл., сост. и коммент. К. А. Пахалюка. М.– СПб.: Нестор-История, 2014. 216 с.
69. Первая мировая война в истории российской нации: сб. науч. ст. Междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 100-летию начала Первой мировой войны (г. Пенза, 10–11 июня 2014 г.) / под общ. ред. О. А. Суховой, О. В. Ягова. Пенза: Изд-во ПГУ, 2014. 199 с.
70. Первая мировая война и Европейский Север России: материалы междунар. науч. конф. «Великая война и Европейский Север России (к 100-летию начала Первой мировой войны)» (Архангельск, 21–25 июня 2014 г.) / сост. Т. И. Трошина; под общ. ред. Т. И. Трошиной; Сев. (Арктич. ) федер. ун-т им. М. В. Ломоносова. Архангельск: ИД САФУ, 2014. 398 с.
71. Полин Н. В. Солдаты и крестьянское движение (1914– 1917) // Краеведение Мордовии. Саранск, 1973.
72. Поршнева О. С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат России в период Первой мировой войны (1914 – март 1918 г.). Екатеринбург, 2000. 416 с.
73. Поршнева О. С. «Настроение 1914 года» в России как феномен истории и историографии // Российская история. 2010. № 2. С. 185–199.
74. Посадский А. В. Крестьянство во всеобщей мобилизации армии и флота 1914 года (на материалах Саратовской губернии). Саратов, 2002. 160 с.
75. Программа Международной научной конференции «Проблемы поиска и публикации российских и зарубежных источников о Первой мировой войне 1914–1918 гг. на современном этапе развития исторической науки» (г. Москва, 18 июня 2014 г.). М., 2014.
76. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 2.
77. РГВИА. Ф. 2375. Оп. 1.
78. Семенова Е. Ю. Влияние мобилизационного периода Первой мировой войны на настроения городского населения Поволжья // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: История и политические науки. 2011. № 2. С. 131–136.
79. Сенявская Е. С. Психология войны в ХХ в.: исторический опыт России. М., 1999. 383 с.
80. Сенявская Е. С. Рец. на кн.: Поршнева О. С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат России в период Первой мировой войны (1914 – март 1918 г.) // Отечественная история. 2001. № 1. С. 193–194.
81. Симанский П. Н. Мобилизация русских войск 1914 года и ее недостатки // Война и революция. 1926. № 1/2. С. 130–140 [электронный ресурс]. URL: http://www.grwar.ru/library/Simansky/ SM_000.html (дата обращения: 10.04.2014).
82. Сухова О. А. Десять мифов крестьянского сознания: очерки истории социальной психологии и менталитета русского крестьянства (конец XIX – начало ХХ в.) по материалам Среднего Поволжья. М., 2008. 679 с.
83. Сухова О. А. Деятельность Пензенской городской думы в годыПервоймировойвойны // Перваямироваявойнав истории российской нации: сб. науч. ст. Междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 100-летию начала Первой мировой войны (г. Пенза, 10–11 июня 2014 г.) / под общ. ред. О. А. Суховой, О. В. Ягова. Пенза: Изд-во ПГУ, 2014. С. 145–150.
84. Сухова О. А. Содержание массовых настроений в Пензенской губернии в период Первой мировой войны // Пензенский край в истории и культуре России / под ред. О. А. Суховой. Пенза, 2014. С. 291–306.
85. Трошина Т. И. Великая война и Северный край: Европейский Север России в годы Первой мировой войны. Архангельск: ИД САФУ, 2014. 344 с.
86. Трошина Т. И. Социальные мероприятия государства в годы Первой мировой войны и их влияние на состояние крестьянского населения (на примере северных губерний) // Первая мировая война и Европейский Север России: материалы междунар. науч. конф. «Великая война и Европейский Север России (к 100-летию начала Первой мировой войны)» (Архангельск, 21–25 июня 2014 г.) / сост. Т. И. Трошина; под общ. ред. Т. И. Трошиной; Сев. (Арктич. ) федер. ун-т им. М. В. Ломоносова. Архангельск: ИД САФУ, 2014. С. 311–313.
87. Тютюкин С. В. Россия: от Великой войны – к Великой революции // Война и общество в ХХ веке. Кн. 1. М., 2008. С. 120–160.
88. Федорченко С. Народ на войне. М., 1990. 400 с.
89. Холодов В. А. Первая мировая война в восприятии населения Орловской губернии (по данным орловской прессы) // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2010. № 3–1. С. 123–131.
90. Центральный государственный архив Самарской области (ЦГАСО). Ф. 468. Оп. 1.
91. Шайпак Л. А. Рост антивоенных настроений русских солдат как отражение кризиса русской армии в годы Первой мировой войны // Вестник Военного университета. 2007. № 1 (9). С. 92–99.
92. Шацилло В. К. В Российской ассоциации историков Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2009. № 4. С. 207–210.
93. www.rusasww1.ru
Первая мировая война и военно-мобилизационные мероприятия в Среднем Поволжье и Центральном Черноземье: монография / под ред. М. М. Есиковой, П. С. Кабытова, К. В. Самохина. – М.: Новый хронограф, 2015. – 288 с.
Другие новости и статьи
« К вопросу о праве инвалидов на санаторно-курортное лечение
Инструкция по приему, пересылке и доставке воинских посылок »
Запись создана: Среда, 10 Октябрь 2018 в 13:06 и находится в рубриках Первая мировая война.
метки: война, Первая мировая война
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика