Санкт-Петербург/Петроград/Ленинград – размышления по поводу истории по эту сторону Великого октября
Два года назад я попытался выяснить у друзей и коллег в Петербурге, что город намерен предпринять к столетию Октябрьской революции. Не собирается ли он поучаствовать в конкурсе на звание «культурной столицы Европы»? На мой вопрос реагировали с удивлением, если не сказать ошарашенно. Возможно, Петербургу не нужно добиваться звания «культурной столицы Европы», ведь он играет в другой лиге, чем Кошице, Рурская область или Таллин.
Может быть, всем надоело участвовать в круговороте юбилеев и годовщин. Но мое подозрение двигалось в другом направлении: возможно, речь идет скорее о попытке забвения, психологического вытеснения того исторического момента, в который этот город действительно стал столицей европейской истории XX в. Как следовало бы обращаться с 1917 г., который десятилетиями был для одних символом наступления новой эпохи, для других – гибели целого мира.
И как можно было бы соединить вместе противоположно воспринимаемые «10 дней, которые потрясли мир», совместить прорыв в новое и крушение старого мира […..] Восприятие русской революции по-прежнему противоречиво и расколото. Было время, когда она вполне серьезно понималась как императивное, лежащее в логике вещей событие, некоторые сказали бы, оправдывалась. И было время, которое не способствовало восприимчивому пониманию революционных процессов. У рецепции есть своя конъюнктура, она может поколениями оставаться стабильной и когда-то начать эродировать, как это демонстрируют споры о Французской революции, длящиеся по сей день […..]
Петербург-Петроград как место «культурной интерференции»
[…..] Петербург – это эксцентричная столица на северной кромке Европы и на периферии империи – место, где культурный опыт напитан крайностями. Петербург расположен между экстремальны ми полюсами, и они проходят через него: между Европой, в при сутствии которой он видит свое собственное будущее, и обширной страной, где уже состарившаяся культура снова и снова сталкива ется со своим цивилизационным детством.
В городе сталкиваются различные временные масштабы, различные трудовые и жизненные ритмы. В Петербурге соседствовали, как писал Николай Бердяев, различные столетия, даже эпохи на нескольких этажах одного дома. Он расположен между аристократией, которая закрылась в своих дворцах и парадизах, и быстро растущим миром промышленности и торговли.
Линии будущего ведут из Петербурга в мистическое прошлое и будущее, которое пока представляется утопией. Но чем меньшую роль в городе играл двор, тем больше он на чинал жить собственной жизнью, независимой от двора и государственной бюрократии, тем сильнее становилось его притяжение и способность превращать приезжих и мигрантов в горожан. Петербург как зона взаимоналожения становится питатель ной средой для почти всего самостоятельного и оригинального, что отличает российскую модерность и советский авангард.
В этой зоне есть целый ряд продуктивных очагов, которые в такой кон центрации не имеют аналогов нигде в империи и, наверно, даже в Европе. […..] Дягилевский Gesamtkunstwerk из музыки, балета и сценическо го оформления мог возникнуть только там, где встретились такие художники как Леон Бакст, танцор Сергей Лифарь и композитор Игорь Стравинский, хотя Русские балетные сезоны – Ballets Russes – и проходили по ту сторону границ, в Париже. Русский театральный октябрь немыслим без школы императорского театра и безудержно го балагана ярмарок и народных домов.
Победное шествие демократических искусств, «электрическо го театра», то есть кино, началось на Невском задолго до войны и зарекомендовало себя как средство воспитания, просвещения и пропаганды. Музыка Стравинского немыслима без классиче ского образования в Петербургской консерватории и без открытия Петрушки, который, придя из провинции, обосновался в ежегодных ярмарочных балаганах. Весь мир удивлялся свежести и лаконизму плакатов РОСТА Маяковского, хотя современная массовая печать и традиция русского деревянного лубка породнились до его появ ления. Супрематистские картины Малевича, которые уже выстав лялись до войны, несут следы заново открытого искусства иконы. В 20-е годы Ленинград и Москва получают на Западе известность как цитадель нового конструктивизма, а затем и ретроспектив ного неоклассицизма.
Без экспериментальной стадии петербург ской промышленной архитектуры и подготовленных в Академии искусств архитекторов – Ивана Жолтовского, Владимира Щуко, Владимира Гельфрейха – невозможно объяснить последующий рас цвет. Философские головы перестают быть лишь учениками Кан та, Гегеля или Ницше, начинают кружить вокруг своего собствен ного центра – «русской идеи» – и размышляют о том, как могло бы выглядеть современное издание «русской идеи» в век техники и массовых социальных движений.
Только в социально и культурно разорванном пространстве как Петербург-Петроград могли возник нуть такие многообещающие школы как формализм и марксисткое литературоведение. Но главное, что с Петербургом связаны школы и институты, привлекавшие таланты со всех концов империи. Там издаются га зеты, посредством которых центр сообщается с периферией. Здесь возникает идеологический вавилон, рынок идей, которыми больше невозможно управлять и которые по своему воздействию опасны для монизма – как консервативного, так и футуристического толка.
Петербург – великий воспитатель общества, которому все мень ше необходимо слушаться деспотического воспитателя. Это про странство, где между гвардейскими полками и батальонами про мышленного труда возникает гражданская культура, утверждаются автономия и самоорганизация. Этот список можно продолжить: Пе тербург был городом «железных женщин» вроде Нины Берберовой – нового типа эмансипированной женщины «à la Коллонтай» – или баронессы Марии Будберг. Петербург был средоточием знаменитых писателей и композиторов-гомосексуалистов. В Петербурге изда вались собрания сочинений Зигмунда Фрейда и Отто Вайнингера.
В центре Петербурга располагалась мечеть в стиле модерн, знаме нитая синагога в мавританском стиле и буддийский храм, отсылав ший к формам юго-восточной Азии. В Петрограде революционерам еврейского происхождения из черты оседлости удалось подняться к командным высотам власти. Религиозные философы обращали свои взоры не только в сторону Гейдельберга и Марбурга, а Ленин перестал смотреть снизу вверх на Каутского и 2-й Интернационал. Фундаментальная неуверенность, вызванная в России наступле нием промышленного капитализма и банкротством старого режима, покончила с унаследованными формами мышления.
По-настоящему своеобразным Петербург становится тогда, когда наезженные пути ведут в тупики, и возникают новые ориентиры: в политике – самостоятельно мыслящий Ленин, в философии – Николай Бердя ев, Лев Шестов и Владимир Эрн, в социологии – Питирим Сорокин, в живописи – Казимир Малевич, в прозе – Василий Розанов и сын московского профессора Андрей Белый, в науке об организа ции – Александр Богданов, в театре – Всеволод Мейерхольд и Ни колай Евреинов. В период всеобщей неуверенности и открытости начинают распадаться традиционные связи, разлом проходит через семьи, дружеские круги.
Когда поток товаров, транспорта и рекламы захлестнул Петербург, выходец из буржуазно-аристократических кругов Александр Бенуа, так же как и социал-демократ Павел Юшкевич, увидели в этом вторжение «азиатчины». Динамика современного капитализ ма ощущалась как разрушительная не только руководством больше виков, но и царской бюрократией. Соответственно их предложения сводились к контролю над «отрицательными последствиями»: госу дарственный социализм и государственный капитализм. Даже «рабочий вопрос» не был уделом социал-демократии.
Организацией рабочих и забастовок активно занимались также не официальные агенты царской охранки, подчинявшиеся Зубатову и Гапону. Это была попытка создания государственной организации рабочих сверху, полицейский социализм. У политических против ников не было разногласий и в понимании необходимости обучения грамотности и поднятия уровня образования.
Это только в ушах по томков, привыкших к представлению о «красных» и «белых» звучит странно, что после революции многие представители имперской бюрократии – особенно в армии – видели именно в большевиках спасителей империи. Близкие взгляды разделяли такие тонкие фи лософы как аристократ Трубецкой или поэт Александр Блок, кото рые видели в революции разрыв России с гегемониальной европей ской цивилизацией и ее возвращение в Евразию […..] Как писал Виктор Шкловский, город парил «между настоящим и будущим».
Закат петербургской культуры
Чтобы проследить процесс распада и полной метаморфозы петербургской культуры, следует вспомнить о вещах, о которых в разговорах о революции или смене системы быстро забывают: по вседневность. […..] В стремительном темпе Петербург переживает распад порядка, дисциплины, повседневной рутины, превращение городского пространства в no-go-areas, возникновение ситуации, про которую можно сказать: пленка цивилизации разрывается и об щество низвергается в борьбу всех против всех.
[…..] Из последних сил современники описали и изобразили гибель города, и многие полагали, он никогда еще не был так прекрасен, как в момент своей смерти, когда 2,1-миллионный город умень шился до 700000 жителей, и фабрики прекратили работать. Это си туация, когда небо над городом становится прозрачным, поскольку фабрики закрыты, и там, где сквозь брусчатку проспектов пробива ется трава, где дома и изгороди – все, чем можно топить, исчезает в буржуйках. Но мы знаем, конечно, что он боролся, пытался выжить и вер нуться к жизни. Все городское население превратилось в общество меняльщиков и мешочников, пешком и в перегруженных вагонах прочесываю щих провинцию, чтобы обменять ковры, швейные машины, гвозди и спички на хлеб и овощи.
Мы знаем, что многие профессии оказа лись не при деле и должны были переориентироваться: придворные швеи обшивали теперь новую красную элиту, и прислуга Зимнего дворца охраняла теперь «Дворец искусств». Консьержки и портье в Астории и L’Europe обслуживали теперь делегатов конгресса Ком мунистического Интернационала […..] Многое, что позднее и ретроспективно определялось как со ветский образ жизни, советский быт, идет оттуда, и задача истори ографии, исходя из социальной топографии, привести в движение археологию советской цивилизации, той цивилизации, которая по мнению Стефана Коткина, окончательно оформилась в 30-е и 40-е годы. Нетрудно назвать релевантные сферы и топосы. Их можно уз нать по переустройству общественного пространства, исчезнове нию вывесок и брэндов международных компаний и банков, их пе рекраске иероглифами новой власти, по символам монументальной пропаганды и плакатам. Или по превращению дворцов аристокра тии в музеи и Дворцы культуры. Сюда же относятся новые ритуа лы власти, которые в определенном отношении продолжают и пе реформатируют дореволюционные формы инсценировки: шествия и демонстрации, которые теперь становятся парадами и народными праздниками, красный календарь, которые замещает православный календарь и устанавливает новый счет времени.
Конечно, к этому новому времени относится коммуналка, в которой обитает большая часть городского населения, и все то, что происходит при тесном и вынужденном совместном проживании чужих друг другу людей на протяжении жизни одного или нескольких поколений. Когда-то важные опорные и узловые пункты общения – кафе, ресторан – исчезают в пользу организации свободного времени, ориентированной на фабричную работу: в рабочем клубе, в парке культуры и отдыха и в коллективных формах физической закалки. Всеобщей формой обращения становится «ты», исчезают предметы повседневного обихода, английское мыло, туалетная бумага, книги и переводы современной литературы. Наступает духовная ситуация, при которой борьба различных взглядов воспринимается как опас ность, а саморефлексия осуждается как мелкобуржуазная слабость, и где на смену православному катехизису приходит «Азбука комму низма» […..] После великого исхода Петербург рассыпается по всему миру. Из числа полутора миллионов беженцев и эмигрантов значитель ная часть приходится на представителей петербургского общества: старая элита, офицерский корпус, аппарат имперского правитель ства, интеллигенция, богема. Петербург присутствует почти во всех европейских столицах: Санкт Петербург на Виттенбергплац и «Нэпский проспект» в Берлине, ученые Императорской Aкаде мии наук обнаруживаются в «русском Оксфорде», то есть в Праге. Нет ни одного города, который не воспользовался бы богатством Петербурга. В Константинополе открывается опера, в Шанхае, Бей руте и Александрии – ночные клубы. Посетители салонов в дорево люционном Петербурге рассеяны по всему миру. Бывшие петербург ские красавицы становятся законодательницами мод и парфюмерии в Париже. Жорж Баланчин и Леонид Массин заново изобретают балет в Америке. Поражает, насколько влиятельной и живучей ока залась петербургская культура в диаспоре.
Сергей Дягилев, Сергей Лифарь, Ида Рубинштейн. Сотни тысяч, некоторые повторно, были вынуждены эмигрировать, тогда как многочисленные эмигранты, напротив, возвратились из-за границы назад: Бухарин и Троцкий из Нью-Йорка, Плеханов из Лозанны, Ленин из Цюриха […..] Петербург был научным центром, и он снабжает советскую им перию планами, идеями, знаниями. Отсюда берет свое начало План электрификации СССР ГОЭЛРО, в инженерных бюро и на фабри ках конструируются плотины и строятся турбины. Силуэты Москвы проектируются архитекторами петербургской школы: Иваном Жол товским, Владимиром Щуко, Львом Рудневым. Ими созданы проек ты Дворца Советов, сталинских высоток и Московского универси тета. В балетных школах бывшего императорского театра получают образование танцоры и примадонны, которые будут затем выступать на сцене Большого театра. Петербург обеспечивает столицу полити ческим персоналом, без которого не может обойтись сталинская им перия; молодой Жданов, с именем которого связан период репрес сий против культуры, обязан своей карьере Ленинграду.
Из города выдворяются все, кто вызывает подозрение (а в быв шей столице проживают многие нежелательные лица: аристократы, интеллектуалы, представители небольшевистских партий – от мо нархистов до социал-демократов, офицеры, купцы, так называемые асоциальные элементы, ученые). Чистки города проводились неод нократно: в 1929, 1932, 1934, 1937, 1948 гг.
Даже в условиях ленин градской блокады НКВД занималось подозрительными элементами, и под подозрение мог попасть любой […..] После конца империи постсоветская Россия занимается поиском новой идентичности. Наследство Советского Союза ставится под сомнение и идет борьба за его переосмысление. Можно предвидеть, что борьба за «правильную» интерпретацию истоков и последствий русской революции вступит в очередной раунд, и пока неясно, кто выйдет из нее победителем.
К. Шлегель
Другие новости и статьи
« Что совершили подольские курсанты в 1941 году под Москвой
Сложность возникновения национальной идеи в России »
Запись создана: Пятница, 23 Август 2019 в 1:17 и находится в рубриках Современность.
метки: Санкт-Петербург
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение оружие охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика