Образ «будущей войны» как элемент национально-государственной идентичности в СССР 1920-1930-х гг.
В статье анализируется дифференцированное представление о будущей войне, существовавшее в различных слоях и группах советского общества в период 1920—1930-х гг. Делается вывод об особой значимости предчувствия войны и подготовки к ней как фактора национально-государственной и культурной идентичности. Намечены основные векторы дальнейших исследований.
Ключевые слова: Первая мировая война. Вторая мировая война, советская идентичность, пропаганда, массовое сознание.
Военная тема неизменно занимает ключевое место в массовом сознании. Во все без исключения исторические эпохи люди связывали с войной свои страхи, опасения, надежды, планы и идеи, поскольку с точки зрения непредвзятого исторического подхода состояние мира является лишь интермедией между периодами войны практически для любого
социума. В межвоенное время массовое сознание пребывает в значительной степени между переживанием вполне отчетливого опыта предыдущей войны и более или менее внятным предчувствием новой войны, т. е. между прогностическим и ретроспективным представлением о войне. На всех «фронтах» внутренней жизни советского общества сказалось состояние «взведенного курка» [Сенявская, c. 6], а именно – готовность к новой войне, ее ожидание, которые стали частью многопланового процесса воспитания и формирования народного сознания, стремительно милитаризировавшегося и превращающего каждого своего носителя, вне зависимости от гендерной принадлежности, в комбатанта – человека воюющего. В каком-то смысле консервация общества в перманентной военизированной экстремальной атмосфере послужила регулятивным механизмом для обеспечения пребывания населения в устойчивом психологическом равновесии и способности его быстрой мобилизации в случае чрезвычайных военных обстоятельств. Промышленная революция, сделавшая возможным появление унитарного патрона и автоматического оружия, привела к возникновению феномена массовых армий и тотальной войны, к стиранию границы между фронтом и тылом. Это было безусловным качественным скачком не только в технологии ведения войн, но и в их воздействии на массовое сознание. Небывалый прежде процент населения «прокачивался» в XX в. через мясорубку войн.
Так, начиная со второй половины XIX в., рядовой состав армий множества стран стал формироваться большей частью за счет гражданского населения, что увеличило потенциал мобилизации стран и превратило, особенно мировые войны, в «столкновения гражданского населения, одетого в военные шинели» [Cенявская, c. 36]. Отныне войны задействовали не только мощь армии, но и народные гражданские ресурсы, что вызывало доминирование военного опыта в массовом сознании. Таким образом за последнее столетие фактически стерлась граница между кадровыми военными и гражданскими. Известна статистика, согласно которой соотношение потерь людей в форме и гражданских лиц в Первую мировую войну составляло 13 к 87 %, во Вторую – 40 к 60 %, а в локальных конфликтах второй половины века в среднем 17 к 83 %. Как говорится, тенденция налицо. Межвоенный период – как для СССР, так и для европейских стран – имеет в этом смысле, безусловно, ключевое значение. Население стран – участниц Первой мировой получило, в сущности, первый в истории опыт послевоенного психологического шока. При этом его содержание было несколько различно в России и на Западе.
Западный фронт был более насыщен технологиями ведения войны, однако относительно незначительные перемещения линии фронта не дали основной массе гражданского населения прочувствовать все ужасы войны в полном объеме. В России оккупация огромных территорий германской армией и интервентами Антанты оказалась дополнена несколькими годами Гражданской войны, окончательно размывшей понятие «гражданское население». К тому же Гражданская фактически не имела позиционных фаз, кардинально отличаясь от Первой мировой. Все это дает основание утверждать: к 1920-м гг. все слои населения Советской России и СССР, от высшего руководства армии и государства до крестьян отдаленных окраин, располагали существенным опытом участия в войне или переживания ее обстоятельств, причем опыт этот был вполне уникальным и достаточно персонализированным. Иными словами, у большинства населения нашей страны в сознании присутствовал крайне отчетливый образ, связанный с понятием «война».
В отечественной лингвистической традиции это нашло яркое выражение в прочно усвоенной всем обществом формуле «лишь бы не было войны». Вторая мировая, явившаяся прямым продолжением («вторым таймом») Первой мировой, была вполне ожидаема объективно и на Западе, и у нас. Социалистическая революция, с другой стороны, запрограммировала практически неизбежный конфликт СССР и развитого капиталистического мира. Описанный комплекс причин привел к формированию в 1920–1930-х гг. весьма аутентичного и уникального восприятия военной проблематики населением СССР, несмотря на исключительную разницу картины миры у разных классов и прослоек общества. Мы сознательно избегаем понятия «советские люди», поскольку заявленная новая историческая общность в межвоенный период была еще абсолютно виртуальна. По сравнению с нами военная тема и для вовсе не воевавших голландцев, и даже для воевавших англичан, была практически полной абстракцией. Вопрос образа будущей войны имеет принципиальное значение с разных точек зрения. С чисто позитивистских ракурсов это важно для выяснения картины мира и ценностных ориентиров отдельных групп населения. Не менее значим аспект мобилизационной готовности населения в целом в контексте резко оживившихся в последнюю четверть века дискуссий о начале Великой Отечественной войны и о событиях ее начального периода. В прикладном плане это имеет существенное значение для современности, поскольку раннесоветский период схож с новейшим в плане конструирования новой идентичности в поляризованном обществе с многочисленными внешними и внутренними угрозами.
В силу субъективных причин, в частности явного нежелания высшего руководства страны акцентировать внимание на крайне неудачном течении войны до 1943 г. и в советский, и в постсоветский период, сколько-нибудь объективные исследования увидели свет лишь в последние годы и могут быть признаны важными, но лишь робкими шагами на пути к исторической объективности [Невежин; Емельянова; Мельтюхов; Ушакова; Хлевов, с. 7–118]. При этом очевидна слабая разработанность методологического обеспечения таких исследований. Осмысление образа войны в массовом сознании нуждается во внятной концепции, основанной на междисциплинарном компаративном подходе – это однозначно не чисто историческая, как и не чисто культурологическая или психологическая задача. Можно выделить несколько приоритетных направлений исследования заявленной темы – какими они вырисовываются с точки зрения современной бытийной и историографической реальности. Исключительно важным и приоритетным представляется анализ стратегических и тактических разработок, сменявших одна другую в пространстве отечественной военной мысли 1920–1930-х гг.
Высшие советские командиры образовывали чрезвычайно качественную и восприимчивую к инновациям интеллектуальную среду, творческий потенциал которой не оценен на сегодняшний момент даже приблизительно. Эта среда порождала концепты тактического и стратегического уровня, отталкивающиеся как от наработок западных военных специалистов, так и от собственного опыта империалистической и Гражданской. Советская военная мысль как комплекс идей командного звена армии транслировавшийся на низовые уровни, представляет собой предмет исключительного интереса. Она была менее догматична, чем стратегические и тактические конструкции в большинстве стран Запада, однако мы нуждаемся в ясном разведении этих традиций, пути к чему только начинают выстраиваться в историографии. Без этого вряд ли можно будет понять, например, сложнейшее взаимодействие русской и немецкой военной мысли, которое представляет одну из главных коллизий межвоенных десятилетий.
Не менее интересной кажется рецепция итальянских военно-стратегических наработок, которая имела достаточно широкое хождение. Итальянцы как весьма вероятные потенциальные противники и авторы революционных идей по использованию авиации и флота, а также обладатели блестящей инженерно-технической базы, находились в фокусе внимания советских военспецов. Любопытен тот факт, что именно немецкое руководство активизировало взаимодействие Италии и СССР в торгово-экономической сфере, посчитав излишним обострение антисоветской конфронтации, инициированной итальянской стороной перед наступлением на Францию в июне 1940 г. Летом 1940 г. начались переговоры со всемирно известными итальянскими фирмами, такими как «Фиат», «Савойя», «Капрони», «Морелли», «Маркотти» и др., которые, правда, не дали особых результатов на тот момент [Севостьянов, с. 293]. Взаимодействие в этой сфере мало исследовалось в отечественной историографии и лишь сейчас начинает становиться предметом научного интереса [Севостьянов; Зонова; Молодяков]. На этом фоне интерес к военной мысли Англии и Франции был, без всякого сомнения, редуцирован. Эти традиции были слишком консервативны и в основном малоприменимы в той будущей войне, которую прогнозировали советские стратеги. Таким образом, важнейшей задачей является определение образа будущей войны в среде военных профессионалов. В настоящий момент мы можем сказать, что он был сдержанно оптимистичным. Судя по всему, ни старые военспецы, отчасти вымывавшиеся точечными репрессиями, ни стратеги «новой формации» не испытывали панического ужаса перед грядущей войной, а достаточно трезво анализировали ее возможный ход. Важным кажется анализ официальной пропаганды всех уровней.
Советский Союз выстроил к началу 1930-х гг. достаточно эффективную систему трансляции правительственной точки зрения в массы через печатные издания, кино, радио и другие каналы. Этот сегмент не обойден вниманием исследователей [Невежин], однако цельная картина объективно происходившего в нем пока далеко не создана и, тем более, не популяризирована. Она составляется из огромного количества публицистических и художественных текстов, включающих как прямые воздействия на сознание обывателя, так и завуалированные отсылки к опыту прежних войн, от Гражданской до крестоносной агрессии и монголо-татарских нашествий. В этом контексте, на наш взгляд, особый интерес представляет анализ художественных произведений, создававших атмосферу напряженной и опасной повседневности, шпиономании, формировавших и транслировавших долженствующие модели поведения в условиях скорой войны. Блестящими образцами литературы этого ряда являются романы и сценарии Н. Н. Шпанова («Глубокий рейд», «Морской ястреб», «Первый удар. Повесть о будущей войне»), повести и романы А. Гайдара («Четвертый блиндаж», «Дым в лесу», «Судьба барабанщика», «Гибель 4-й роты», «Комендант снежной крепости») [Гайдар, 1971, с. 336–359; Гайдар, 1972, с. 299–421; Гайдар, 1973, с. 168–225, 360–364; Шпанов].
Значительная часть этих произведений малоизвестна и крайне недостаточно исследована с семантической и герменевтической точек зрения. С этих же позиций нуждаются в анализе кинои песенные образы 1920–1930-х гг. Рассмотрение «Чапаева», «Щорса», «Трактористов», «Танкистов», «Глубокого рейда», фильма «Если завтра война» и его песенного двойника с тем же названием, «Марша авиаторов», «Трех танкистов», «Принимай нас, Суоми-красавица» и др. как инструментов нейролингвистического программирования больших масс людей способно выявить ключевые акценты, актуальные для того времени. Таковыми являются в первую очередь формирование установки на неизбежность «Большой войны», снятие германофобии и того, что чуть позже назовут «низкопоклонством перед Западом». Этому моменту стоит уделить особое внимание, поскольку недоработки в этой сфере приводили порой к подлинному оцепенению и неудачам – и армии, и гражданского населения вплоть до времени Курской битвы. Можно отметить, что первоначальный кадровый состав почти полностью погиб или оказался в плену в начале войны: так, число попавших в плен к концу 1941 г. достигло и, вероятно, даже превысило 4 млн человек. Армия образца 1945 г. состояла в основном из недавно гражданских, в большинстве своем прежде даже не державших в руках оружие [Сенявская, c. 157].
Пропаганда безоговорочно способствовала милитаризации массового сознания, формировала в нем готовность к будущей войне и представление о ее неизбежности. Но характер этой войны представлялся существенно неадекватно: широко распространялась иллюзия о способности РККА вести наступательную войну на территории противника, что в принципе исключало возможность вторжения вражеских войск. Из такой ничем не подкрепленной предпосылки происходят и пассивные оборонительные мероприятия, предпринятые в реальности [Cенявская, c. 158]. В дополнение к этой данности песни и кинофильмы излишне бравурного толка «оглушали» и «ослепляли» бдительность военного и гражданского контингентов, хоть и не в такой степени, как это было в фашистском лагере, вооруженным силам которого назначение на Восточный фронт в июле 1941 г. представлялось приглашением на недолгую увеселительную прогулку [Fiocca, с. 204]. Любопытны представления о будущей войне в среде контингента, служившего в РККА и РККФ. Их не так легко объективно идентифицировать, однако именно они имели ключевое значение в процессе неудач советско-финской войны, и особенно коллапса значительного числа воинских частей летом 1941 г. Здесь открывается широчайшее поле для исследований, учитывая этносоциальную и культурную многослойность Красной армии и флота. Необходимо понимать, что в войну вступала армия, достаточно разнородная по социальным и возрастным параметрам, уровню образования и военной подготовки.
Кроме того, учитывая различные условия деятельности, боевые задачи, статусность разных видов вооруженных сил, будет достаточно интересно проследить различия и сходства воззрений на будущую войну, обусловленные совокупностью вышеуказанных факторов. Весьма актуально определение образа грядущей войны, существовавшего в сознании социальных прослоек, скептически или враждебно настроенных по отношению к советской власти. К таковым мы относим как представителей «социально неблизких» сословий (духовенства, мещанства, значительной части недовольного преобразованиями крестьянства, части интеллигенции), так и представителей этнических групп, противопоставленных советскому строю. Последние идентифицируются по их поведению в условиях разразившейся впоследствии реальной войны: в этом смысле интересно отношение к ней украинцев, крымских татар, чеченцев и ингушей и др.
Очевидно, что анализ их умонастроений может быть успешен лишь по мере привлечения к исследованию информации из фондов донесений агентуры НКВД, занимавшейся изучением этой реальности по долгу службы. На наш взгляд, важной составляющей объективации образа возможной войны является анализ двух оппозитных реальностей. Первая оппозиция – взгляды партийно-хозяйственного руководства (в особенности низового звена, не из круга кремлевской элиты и красных директоров), противопоставленные условным «взглядам домохозяек». Как показал опыт начавшейся войны, умонастроения этих групп населения в значительной степени определили и темпы отступления (порой бегства), и поведение населения на оккупированных территориях, и жизнь в тылу. Не менее значима другая оппозиция – взглядов старшего поколения, пережившего Гражданскую и империалистическую, и младшего, полностью сформированного советской властью, поколения юных идеалистов, создавших очереди у военкоматов 22 июня 1941 г.
Очевидно, что образ грядущей войны у этих групп населения (бок о бок воевавших потом в одних окопах и экипажах) был концептуально различным, и существенно предметное определение этой разницы. Несомненно, любой исторический период, особенно такой интенсивный и экстремальный для развития общества, как военный и межвоенный периоды, влияет на население, особенно его юных представителей. Юношеский максимализм, эмоциональность, склонность к романтичному мировоззрению, бравурность в купе с влиянием пропаганды, воспитанием на эталоне homo militaris определяли мировоззрение младшей части поколения, встретившего и вступившего в войну в 1941 г. Это предопределяет тот факт, что из всех возрастных категорий, участвовавших в войне, именно на эту возрастную группу пришлось наибольшее число военных потерь [Сенявская, c. 157]. Таким образом, в качестве пролегоменов для нас в данном исследовании выступают совершенное своеобразие и самобытность отечественного восприятия грядущей войны. Население Советского Союза в не меньшей степени, чем население Германии (и в большей, чем население всех других стран), было морально готово к войне, причем победоносной и вполне мессианско-апокалиптической.
Это объяснимо отнюдь не только наследием православной традиции «народа-богоносца», сдобренной идеями Коминтерна, успешной работой пропагандистской машины, но и объективными колоссальными успехами в технической подготовке к войне. Война представлялась неизбежной и при этом неизменно справедливой и последней: войной за искоренение всех войн. Показательна строчка из малоизвестной ныне, но чрезвычайно популярной в свое время песни: «За вечный мир, в последний бой/Летит стальная эскадрилья». При этом «тормоз» был нажат столь же сильно, как и «газ»: эти настроения компенсировались колоссальным скепсисом по поводу собственных сил и возможностей, глубочайше укорененным представлением о непобедимости немецкого порядка и техники и прочими факторами этого ряда. Официальная пропаганда прилагала огромные усилия для компенсации этого явления, однако инерция старшего поколения и оппозиционных советской власти групп населения была чрезвычайно сильна. Очевидно, что такая работа массового сознания «враздрай» была важнейшим идеологическим фактором неудач в начавшейся войне. В качестве задач наиболее актуальными и прикладными представляются объективация этой мозаичности массового сознания с опорой на реальный «голос толпы» – с привлечением всех возможных категорий прямых и косвенных источников, включая фольклор в виде частушек и анекдотов, мемуарные свидетельства и, безусловно, доступную документацию правоохранительных и партийных структур. Интересны также акценты, делавшиеся в художественном и публицистическом творчестве и тактика работы пропагандистской машины, особенно в контексте сравнения с деятельностью аналогичных структур в Германии, Италии, Польше, Франции и Великобритании.
В целом, резюмируя, отметим, что представление о грядущей «Большой войне» в массовом сознании межвоенного советского общества остается исключительно привлекательным и с исследовательской, и с академической, и с прикладной точек зрения. Подобно тому, как Великая Отечественная остается важнейшим фактором нынешней российской идентичности, расположенным в историческом прошлом, грядущая неизбежная война выступала мощнейшим (хотя и лежащим в будущем) фактором идентичности в СССР вплоть до 22 июня 1941 г.
Гайдар А. Собрание сочинений в четырех томах. М., 1971–1974.
Емельянова Е. Н. Идеи войны и мира в теории и практике Коминтерна (1919– 1923 гг.) : автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1998.
Зонова Т. В. Россия и Италия: история дипломатических отношений : учеб. пособие. Ч. 1. М., 1998.
Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939–1941. М., 2000.
Молодяков В. Э. Россия и Италия: секреты дружбы (1920–1935). М., 2010.
Невежин В. А. «Если завтра в поход…». М., 2007. Севостьянов П. П. Перед великим испытанием: Внешняя политика СССР накануне Великой Отечественной войны, сент. 1939 г. – июнь 1941 г. М., 1981.
Сенявская Е. С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России. М., 1999. Ушакова С. Н. Идеолого-пропагандистские кампании как способ социальной мобилизации советского общества в конце 1920 – начале 1940-х гг. (на материалах Западной Сибири) : автореф. дис. … канд. ист. наук. Новосибирск, 2001.
Хлевов А. А. Сталин и война // И. В. Сталин: pro et contra, антология / сост., вступ. статья, коммент.
А. А. Хлевова. Т. 1. СПб., 2015. С. 7–118.
Шпанов Н. Н. Первый удар. Повесть о будущей войне. М., 1939. Fiocca F. Classe 1921: note di guerra di un «Ragazzo di Aosta ’41», 1941–1945. Milano, 2006.
А. А. Хлевов, А. С. Коскова
Другие новости и статьи
« Если военная выслуга менее 10 лет, право на жилище реализовать нельзя
Власть как центральная категория политической науки »
Запись создана: Пятница, 13 Сентябрь 2019 в 0:29 и находится в рубриках Современность.
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика