Свет памяти
Странно, что отмечаем день памяти. Обычно отмечают дни рождения. Но как-то мы чувствуем: это правильно. Просто и правильно. Отметить день памяти Пушкина. День памяти важен нам, ибо он невольно обращает нас к зрелому Пушкину. Эту особую зрелость отметил еще Белинский в статьях о Пушкине, что как-то не заметили. В завершении «Онегина», в «Медном всаднике», в великих строках «Из Пиндемонти», в прозе, письмах, в дневниках, наконец, в мемуарах и отзывах о самом Пушкине его поздних лет мы с особенной силой ощущаем обаяние того нормального человека в высочайшем смысле этого слова, который так дорог ныне. Нормальный, то есть не «средний», а втайне гармонический, «всесторонне развитый» на духовной основе. Может быть, это просто всегдашняя черта гения?.. Но Пушкин тут особенно характерен. И это нам особенно ценно.
Ведь как никогда в нашей литературе мы нуждаемся в таком человеке. Мало того. Мы нуждаемся в нем и в ж изни. Человечество переживает напряженные времена. И как никогда ясно, что не люди безумия, не люди истерики и страха, не люди сект, кланов, линий и плоскостей, а лишь люди нормальные — нормальные в высоком смысле этого слова — ныне могут спасти мир. Ибо они и добры и умны, то есть мудры; ибо они терпимы и при этом принципиальны; ибо обладают тем чувством тайной гармонии, «сообразности и соразмерности» (его слова!), которых так не хватает в нынешнем «внешнем мире», ибо если не знают, так чувствуют, в чем истина человечества именно как человечества, а не как суммы тех или иных средних особей. Пушкин последних лет… Много сказано о трагедии этого поэта, этого человека в тридцатые годы, но, в сущности, как-то ничего и не сказано. Ибо трудно сказать конкретн о… Ж енитьба, Дантес? Да, это. Предательство друзей, даже самых близких?
Да. Но Пушкин был готов к этому. Давно уж он слышал из-за спины зловещий шепот — и наконец начал ставить точки над 1. Лучше отсутствие друзей, чем друзья-предатели. Литературная, социальная атмосфера после 1825 года? О да, конечно. Трагедия Пушкина была тут и в том, что он был слишком умным человеком. Впоследствии Зощенко напишет: «Меня больше всего интересовал огромный аналитический ум Пушкина, что наряду с высоким поэтическим напряжением создало гениального писателя…» Итак, ум. Пушкин был один из последних нормальных людей в тогдашней России. Он был нормальный человек, духовный прежде всего. Каждый тянет его к себе. Одни «шьют» ему православие на смертном одре, другие называют первым западником, французом и англичанином на русской почве, третьи щеголяют его «примирением» с твердым царем Николаем, четвертые до хрипоты цитируют юную оду «Вольность», пятые воспевают простодушие «этого Моцарта», шестые цитируют «я… мнителен и хандрлив (каково словечко?)». Ну и так далее. Несть числа концепциям. Да и сам он: «человек он был». Он добросовестно хотел объяснить друзьям и знакомым свое положение, свое состояние. Он видел наивность друзей-декабристов. Он видел и хитрость молодого Гоголя, и прямолинейность молодого Белинского.
Он видел тупик и будущих либералов, и юных славянофилов. Да что перечислять: перечитайте знаменитое письмо к Чаадаеву. То, в черновике которого сказано, «что правительство все-таки единственный Европеец в России» и что «только от него зависело бы стать во сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания». Но ведь и это письмо — не разгадка. Его ведь тоже нельзя понять буквально, прямолинейно. Там и ирония, и горечь, и дума… Там нужен умный читатель. Где их взять, умных, в 30-е годы в положении Пушкина? Карамзины, Вяземский? Баратынский? Молодой Тютчев?.. Но Тютчев далеко — а дружеский шепот за спиной, злословье и байки благополучных, бытовые чувства и чья-то зависть отравляют существование. «Мне кажется, эти люди меня не любят»: задумчивые слова Пушкина в прихожей — Пушкина, уходящего из гостиной ближайших, вернейших друзей. Версия не проверена: как всякий истинно одинокий человек, Пушкин, в сущности, был чрезвычайно скрытен — вопреки его сангвиническим выходкам. Куда деться поэту? Пушкин мало пишет после женитьбы. Дело тут, понятно уж, не в самой женитьбе, а в той атмосфере, которая висит в связи с этим, после этого. Суета, расходы. Бабья возня. Винят, идеализируют Наталью; все проще.
Красавица, но обыкновенная женщина. Каждый год рожает: некогда и вздохнуть. А тут царь, Дантес и все прочие. Мы говорим о простоте Пушкина. Но это ведь та простота, что — как белый свет. Он ведь самый сложный. Как всякий нормальный, втайне гармонический человек, Пушкин невыразим в одном тезисе. Эпоха же все более требует линейности. Все уверены в себе. Надеждин, юный Белинский, Гоголь, которому Пушкин с некой грустной всепонимающей улыбкой дарит сюжеты и «Ревизора», и «Мертвых душ». Н адеждин утверждает, что роман «Евгений Онегин» — роман о том о сем и ни о чем. О женских ножках. И ведь,что самое смешное, этот роман действительно можно так прочесть. Слепой не видит, глухой не слышит… А объяснять — что ж тут объяснишь? Р адует степной, полный сил Кольцов; но культуры нет и принижен… Жуковский весь озабочен, в глаза не смотрит: воспитатель наследника. Учит Пушкина писать письма царю. Пушкин: «Теперь, отчего письма мои сухи? Да зачем же быть им сопливыми?..» «…холопом и шутом не буду и у царя небесного» — в дневнике повторяет Пушкин Ломоносова. И прямо пишет жене: «Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога.
Но ты во всем этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни». Снова и снова Пушкин возвращается к этой мысли; видно, уж очень она его занимала: «Ломоносов, рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя наглостию и запанибратством с людьми высшего состояния (хотя, впрочем, по чину он мог быть им и равный). Но зато умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей.
Послушайте, как пишет он этому самому Шувалову, п р е д с т а т е л ю муз, в ы с о к о м у своему патрону, который вздумал было над ним пошутить. «Я, ваше высокопревосходительство, не только у вельмож, но ниже у господа моего бога дураком быть не хочу» («Путешествие из Москвы в Петербург»). Это к вопросу о том, что Пушкин примирился, смирился, стал послушным и пр. Новая литературная общественность? Она требует, чтобы ты был или прогрессивным в ее понимании, или реакционным: остального не понимает. Что ей Пушкин, если он напечатал это «В надежде славы и добра…»? Мы пробрасываем тот многолетний спор о Пушкине, который велся после смерти поэта в XIX веке, и обращаемся снова к тому, что нам ближе,— к наступившему XX веку. Теперь он, как известно, кончается. Но чем далее, тем яснее мы видим, что XX век — понятие не хронологическое, а именно социальное и духовное.
Разумеется, не буквально от 1900 года; но, кстати, почти буквально… Трагедию Пушкина глубже всех раскрыл Блок. Это конечно же статья «О назначении поэта». Блок сам находится на пороге ухода, гибели — и думает о судьбе поэта. «Между тем жизнь Пушкина, склоняясь к закату, все больше наполнялась преградами, которые ставились на его путях. Слабел Пушкин: слабела с ним вместе и культура его поры: единственной культурной эпохи в России прошлого века… Пушкин умер. Но «для мальчиков не умирают Позы», сказал Шиллер. И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха.
С ним умирала его культура… П о к о й и в о л я . Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю,— тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл»… Мы умираем, а искусство остается. Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны. Оно единосущно и нераздельно… Никаких особенных искусств не имеется; не следует давать имя искусства тому, что называется не так; для того чтобы создавать произведения искусства, надо уметь это делать… В этих веселых истинах здравого смысла, перед которым мы так грешны, можно поклясться веселым именем Пушкина». Да, Блок. Но и он тут не все сказал; и не мог он сказать всего. Оно невыразимо, «все» это.
Невыразимо для той ситуации, в которой был Пушкин. Г оды идут, и с их ходом мы видим, что такие ситуации вообще типичней для гения, чем иные. Ж изнь его — не праздник, а тайный подвиг. Нам дорог он, он — «нормальный человек»; но как определить, что нормально? Что же гармонично, истинно нормально в нынешнем мире? Как определить, чтоб это поняли все или многие? Трудно определить, хотя можно почувствовать; но как же, как же узнать, чувствуют ли — чувствуют ли «они» — эти «все», «многие»?.. «Невыразимо». Но оно, «невыразимое», и есть то самое, что через 150 лет после гибели гения заставляет нас молча задуматься о его судьбе. День рождения — это день восторгов. А тут — молча. День памяти.
Владимир Гусев
Другие новости и статьи
Запись создана: Вторник, 14 Декабрь 2021 в 17:37 и находится в рубриках Новости.
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика