Советская мобилизационная модель экономического развития: историко-теоретические проблемы
В постсоветский период российские гуманитарные и общественные науки, включая историческую, оказались подвержены идеологической конъюнктуре отнюдь в не меньшей степени, чем в советский, хотя – при отказе от «марксистско-ленинского догматизма» – широко декларировался научный объективизм. На практике на смену старым идеологемам и мифологемам пришли новые, тем более что именно они и явились главным инструментом манипуляции общественным сознанием, обеспечившим столь неожиданную, легкую и радикальную смену модели общественного развития всего «социалистического лагеря», включая страны бывшего СССР.
Среди главных мифологем – безальтернативность развития по пути «демократии и рыночной экономики», пути «возвращения на столбовую дорогу цивилизации», «общечеловеческих ценностей», которые на самом деле являются завуалированными ценностями конкретной, западной цивилизации и т. п. Мифологема «рыночной экономики» с доминированием частной собственности как единственно возможной в современных условиях эффективной модели экономического развития (а иных форм – как безусловно «маргинальных», реакционных, обрекающих страны на неэффективность и неизбежное отставание) была в этом ряду, пожалуй, ключевой.
Начиная с «перестройки» советская модель экономического развития подверглась уничтожающей критике. В сущности, произошла инверсия оценок: плюсы поменялись на минусы, и наоборот. Теперь западная рыночная экономика объявлялась неоспоримым образцом для подражания, а советская модель – тупиковым вариантом развития, обрекающим общество на растрачивание ресурсов, неэффективность, хроническую товарную дефицитность и застойность. И социальная практика, казалось бы, давала почву для подобных оценок: действительно, с середины 1960-х гг. темпы советского экономического роста постепенно замедлялись, так что в начале 1980-х она оказалась в депрессии, а, несколько выйдя из нее к середине 1980-х, чуть позднее, уже в условиях перестроечных реформ, оказалась в глубоком кризисе, с дезорганизованной финансовой системой, острым товарным голодом и т. д.
Однако, во-первых, низкие темпы роста для ряда высокоразвитых «рыночных» стран почти постоянная норма, а в целом капиталистическая «рыночная» экономика переживает отнюдь не единичные, а периодические кризисы, рецессии и депрессии. И все это не является основанием для сторонников «рынка» объявлять данную экономическую систему неэффективной, тупиковой и т. п. Ведь и дефолт 1998 г., и текущий мировой экономический кризис, закономерно втянувший в свои объятия и Россию, страдающую от него больше многих стран Запада, не стали основанием, чтобы российские апологеты «рынка» признали рынок историческим тупиком и покаялись в своих ошибках. Во-вторых, те или иные общественные явления и даже тенденции отнюдь не доказывают, что плоха сама по себе общественная система, или, хотя бы, экономическая модель. Прекрасный автомобиль может плохо содержать плохой хозяин, неумело вести плохой водитель, и та или иная – субъективная причина, или их совокупность могут вызвать катастрофу, что вовсе не основание для сомнений в качестве марки самой машины и даже конкретного ее экземпляра. В данном случае, не ошибки в конструкции и не производственный брак, а недостатки эксплуатации и функционального применения стали причинами катастрофы. Почему не допустить, что именно такие же факторы вызвали крах советской экономической, и, шире, общественной модели. Наконец, в-третьих, в пользу данной версии свидетельствует и тот неоспоримый факт, что и в кризисе, и даже в стагнации, советская экономика было отнюдь не всегда, а, напротив, исторически, даже применительно к ее собственным срокам существования, весьма краткий период – начала 1980-х гг., а затем, после некоторого перерыва, на закате пресловутой «перестройки».
В то время, когда мировая «рыночная» экономика оказывалась в разрушительной депрессии или в периодах более или менее длительной стагнации, советская экономическая модель все время двигалась по восходящей. Советская экономика оказалась не только способной выдержать испытание Второй мировой войной, где в смертельной схватке сошлась с потенциалом почти всей Европы, но и очень быстро выйти из режима восстановления во второй половине 1940-х, и перейти в режим дальнейшего, весьма динамичного развития, причем в условиях «холодной войны», огромных затрат на оборону. Она двигалась такими быстрыми темпами, что ее антиподы явно опасались скорого триумфального опережения СССР. Конечно, можно не признавать очевидные факты и сказать, например, что автор статьи повторяет старые советские мифы. Но и объективные западные аналитики, отнюдь не симпатизировавшие СССР, с тревогой констатировали существовавшую для их стран и их системы советскую экономическую «угрозу». Приведем лишь некоторые примеры. В июле 1953 г. в респектабельном американском журнале «Foreign affairs» была опубликована статья Питера Уайлса, основное содержание которой видно из её названия – «Советская экономика опережает Запад»1 .
Подход автора к оценке экономической эффективности советской экономики прямо противоположен тому, что станет единственным у американских советологов в 1970–1980-е годы. Хотя Питер Уайлс считал, что Запад имеет свои преимущества перед СССР – прежде всего, «демократические свободы», он был убежден, что собственно экономическая эффективность в Советском Союзе выше, чем в любой стране «свободного мира». Очень высоко он оценивает и послевоенные темпы развития СССР2 . Реальное развитие СССР также доказывало, что он способен «догнать и перегнать» лидера западной цивилизации – США, т. е. осуществить задачу, поставленную еще в период правления И. В. Сталина. Эта задача была тем труднее осуществима, что США имели колоссальную фору в уровне развития к моменту появления советской страны на развалинах бывшей Российской империи, а затем – еще большую фору после окончания Второй мировой войны, от которой заокеанская держава вновь только выиграла, тогда как СССР лежал в руинах. Одним из важнейших показателей этой возможности было достижение в 1970-е годы Советским Союзом военно-стратегического паритета с этой мощнейшей страной. В марте 1978 г. американский журнал «U.S. News and World Report» сообщал, что из 33 основных технологических характеристик восьми видов вооружения Советский Союз имел качественное превосходство по 12 характеристикам, США – по 18, а по 3 характеристикам существовало примерное равенство. Причем речь шла не о количестве, а именно о качественных параметрах систем вооружения. Так, Советский Союз имел лучшие ракеты «земля – воздух», противокорабельные ракеты, антиракеты, эсминцы, танки, вертолеты, боевые машины пехоты, большую мощность стратегических ракет наземного базирования, большую выживаемость систем управления боем3 .
Авторы журнала особенно не обсуждали, благодаря чему СССР в кратчайшие исторические сроки добился примерного равенства военных потенциалов с США, но, во всяком случае, не объясняли этот феномен исключительно чрезмерными военными расходами. По американским оценкам, эти расходы в СССР и в США были приблизительно одинаковы, однако, так как экономический потенциал СССР был меньше, они ложились более тяжёлым бременем на советскую экономику. Более того, американцы в 1960–1970-е гг. предприняли колоссальные усилия для того, чтобы перестроить систему образования и научно-технического развития, вследствие именно опасений, что в научно-технической, а значит, и в экономической гонке «русские дышат в затылок», а во многом уже и опережают США, которые в своей антисоветской пропаганде, конечно же, всячески принижали достижения СССР, но в реальной политике прекрасно отдавали себе отчет в надвигающейся опасности отставания. Думается, что и в самом деле возможности для реализации этого оптимистичного для СССР прогноза были, но советское руководство в должной мере их не использовало. И причина – отнюдь не в «порочности» советской модели, а в некомпетентности конкретных лидеров и ошибочности конкретных политико-управленческих решений, принимавшихся позднее, в том числе и в отказе от испытанного исторического опыта, в примитивном подражательстве и заимствовании западных рецептов, далеко не всегда применимых к российским условиям. Прежде чем говорить о мобилизационной экономике, следует определиться с тем, что же такое экономика вообще. Производство материальных благ (при всей значимости сегодня «производства информации») – основа жизни любого общества, поэтому оно – ключевой момент для понимания экономики.
Термин «экономика» происходит от греческого слова, означавшего рациональное ведение домашнего хозяйства, что в дальнейшем было распространено на хозяйство целых стран и народов. Экономика в интересующем нас контексте имеет два основных значения: 1) совокупность производственных отношений конкретных обществ, включающих также обмен и распределение; 2) народное хозяйство данной страны или его часть, включающая, в частности, соответствующие отрасли и виды производства. Нас в основном интересует экономика в первом значении, тогда как во втором она является средой и предметом экономических отношений. Экономику следует рассматривать только как часть общественного организма, обеспечивающую его жизнедеятельность и жизнеспособность. А способы этого обеспечения могут быть разными, причем в этом деле возможны два полярных и множество промежуточных вариантов. Один полюс – это предельная свобода многочисленных производителей (они же – собственники), выходящие на рынок для обмена результатов своего труда (как, например, в античных демократических городах), и жесткое регулирование отношений производства, обмена, распределения верховной властью, которая является также верховным собственником (пресловутый «азиатский способ производства»). Но что интересно: все демократии античности раньше или позже подпали под власть тирании, и даже Древний Рим перешел к централизованному распределению хлеба в эпоху императоров. Азиатские общества в действительности имели патерналистскую идеологию, в которой верховная власть – при крайне низком прибавочном продукте и рискованном характере земледельческого производства – обеспечивала «подушку безопасности», накопление стратегических резервов продовольствия и других ресурсов на случаи катаклизмов – неурожаев, войн и т. п. экстремальных ситуаций. «Свободный рынок» ориентирован на получение прибыли, а значит и расширенное воспроизводство, которое не срабатывает в экстремальных ситуациях. Но в том-то и дело, что некоторые общества постоянно живут в экстремальной ситуации, на грани выживания – по разным причинам, природным и социальным. В конечном счете, каждым конкретным обществом модель экономического развития в истории выбирается та, которая обеспечивает ему лучшие условия существования, или, если общество ошибается, оно гибнет как самостоятельное государство, этнос, даже цивилизация.
Экономическое развитие никогда не бывает самоценным, самодостаточным, а всегда определяется совокупностью условий и факторов разного порядка, внутренних и внешних, некоторые из которых относительно стабильны для данной страны (природно-географические и климатические условия, базовые цивилизационные параметры), другие условия – относительно устойчивы, но могут меняться с течением времени (размер территории, социокультурные характеристики, внешнее окружение), третьи могут быть ситуационными, хотя нередко – судьбоносными (например, соотношение сил на региональной или мировой арене, международная экономическая конъюнктура и др.) В случае действия, временного или постоянного, совокупности неблагоприятных условий и факторов, общество начинает жить в режиме выживания, когда ресурсы, даже часть необходимых для нормального функционирования отдельных членов общества, концентрируются для решения задач выживания общества как целого. Это бывают экстренные ситуации, например, войны, голод, природные катаклизмы, и ситуации длительного порядка, даже постоянные, если общество живет в экстремальных природных условиях. Существование России как цивилизации отличалось тем, что она рождалась и развивалась в контексте постоянного действия неблагоприятных факторов (природная среда, рассеяние в огромном пространстве населения, невыгодность многих видов производства и потери при обмене, агрессивное геополитическое окружение, и др.), которые дополнялись еще и неблагоприятными ситуационными факторами или экстремальной актуализацией постоянных неблагоприятных факторов (природные катаклизмы, неурожаи и голод, войны, и т. д.) Крайне высокие риски должны были быть уравновешены общегосударственной страховкой. Отсюда закономерная централизация власти и собственности, стремление к концентрации ресурсов в руках этой власти, ограничения инициативы частных «игроков рынка», и т. д. Отсюда – мобилизационные элементы в российской экономике на протяжении многих столетий, а в некоторые периоды – приобретение экономическим развитием собственно мобилизационного характера. Вернемся к мифам о «рыночной экономике». Не говоря уже о том, что как таковой абстрактной, «идеальной» «рыночной модели» нигде и никогда не существовало (экономический механизм всегда
исторически конкретен, «привязан» к месту и времени, своеобразен для каждой страны и постоянно находится в динамике, так что, например, экономический механизм в США в 1930-е, 1960-е и 1990-е весьма, даже «качественно» отличен), историческая практика многих стран опровергает тезис о безусловных преимуществах, эффективности рыночных механизмов, пригодности их везде и в любых условиях и, соответственно, неэффективности «нерыночных». Экономика не существует «сама по себе», она – определенная часть общества как системы, а именно та его часть, которая обеспечивает материальные основы его выживания, функционирования и развития. Но, поскольку общества исторически, социокультурно, территориально (по географическим, климатическим, иным природным условиям), «ресурсно», «масштабно», геополитически и т. д. очень различаются, то и их экономические механизмы различны, они могут быть адекватны или нет всему комплексу этих параметров, а также объективных задач конкретного общественного организма (страны) в конкретно-исторических условиях. Такова диалектика, ценившаяся в марксизме, «забытая» догматиками марксизма-ленинизма, особенно на последних этапах советской истории и практически не принимаемая во внимание современными общественными науками. Однако, оказываясь в экстремальных ситуациях, экономики разных стран начинают действовать поразительно однотипно. Например, это было продемонстрировано в Первую мировую войну: «Мировая война резко, – пишет Мау В. А., – усилила потребность в координации деятельности всех участников хозяйственной жизни. Централизованное планирование экономики стало активно внедряться в практику основных воюющих держав, причем формирование этой системы шло как бы с двух сторон»4 – снизу, со стороны существующих представительных органов частного капитала, стремившихся сосредоточить в своих руках распределение военных заказов и сверху, когда правительство создавало специальные органы для решения ключевых проблем функционирования военной экономики.
«Именно этот путь и стал основным», – отмечает с огорчением данный либеральный автор, объясняя такое решение опасением власти, что подобные предложения крупных промышленников могут таить ей самой угрозу. Скорее другими опасениями, добавим мы, непомерной алчности промышленников, которые без зазрения совести наживались на казенных поставках, разоряя казну и мешая тем самым достижению мобилизационной цели в ситуации войны – достижению победы и выживанию собственной страны. «Основные задачи регулирования экономики в военный период правительство видело в четком обеспечении производства материальными ресурсами, а населения (и особенно армии) – продовольствием. …На первое место выдвигались проблемы хлеба, вооружений, топлива и транспорта5 . Рынок, как мы видим, в экстремальных условиях не справлялся, и власть вводила и госзаказы, и фиксированные цены, и ограничение свободы торговли, реквизицию продуктов и др. Тогда же было усилено налогообложение крестьянства. В Англии и Германии шли аналогичные процессы. Централизация (закономерно, подчеркнем мы), продолжалась и при Временном правительстве, которую пытались противопоставить ускорявшемуся распаду хозяйства, плановое регулирование приветствовали разные слои, включая предпринимателей. Эстафета централизации была передана Правительству народных комиссаров.
Даже либеральный экономист В. А. Мау признает, что военно-коммунистический эксперимент был не только продуктом программных требований радикальной социал-демократии, но стал «естественным этапом в поиске новой экономической системы, которым на самом деле жила вся страна» и «был подготовлен предшествующим развитием российского хозяйства…»6 После революции в России была создана собственная, национально-ориентированная модель хозяйства, существенно отличавшаяся от западной либерально-рыночной, и опирающаяся на социокультурные основы страны. Большевизм воплощал в жизнь стратегию модернизации с опорой на собственные силы и в национальных интересах страны, причем на ряде этапов не догоняющего, а опережающего развития. Если имперско-либерально-рыночная модель ранней индустриализации страны провалилась, то советская индустриализация оказалась успешно реализованной на этатистской нерыночной основе. Она была вполне адекватна задачам раннеиндустриального развития. Начиная с конца 1920-х гг., это была «мобилизационная экономика» – то есть такая, которая была ориентирована на форсированное развитие за счет мобилизации основных ресурсов, концентрации их в руках государства (органов централизованного управления) и направление на решение ключевых задач, выдвинутых в данный период государственной властью. Особенность мобилизационной экономики заключается в том, что она была подчинена иным, внеэкономическим целям, в том числе стратегическим: «догнать и перегнать», «достигнуть наивысшей в мире производительности труда», «создать материально-техническую базу коммунизма», т. е. некоей идеальной модели общественного устройства на началах «социальной справедливости», в целом принятой большинством населения; тактическим: создать индустриальную базу экономики, провести «культурную революцию», поднять материальное благосостояние и т. п. Были и внешние цели, выходившие на первый план: выжить и победить в «горячих» войнах и в «холодной войне». Степень «автономности» советской экономики от этих, более общих и «высоких» внеэкономических целей была минимальной. По сути, она была включена, жестко «вписана» в единый общественный организм, который ряд политологов и идеологов называют «тоталитарной моделью». Оценка «тоталитарной» парадигмы выходит за рамки наших задач, и в значительной степени находится в аксиологическом (ценностном) поле.
Нас здесь советская модель интересует лишь с одной – прагматической стороны, а именно – ее способность мобилизовывать ресурсы для обеспечения фундаментальных интересов общества. В том числе то, как она обеспечивала выживание страны и общества в экстремальных ситуациях на грани «жизни и смерти» – в ситуациях войн и мирных периодов, которые на деле являлись состоянием балансирования «на грани» и требовали подчас не меньших мобилизационных усилий, чем состояния военных конфликтов. Ведь вся советская история была своего рода «экстремальным периодом», состоявшим из ряда этапов, по-своему подвергавшим испытаниям советскую экономическую модель. В отличие от рыночной модели, советская мобилизационная модель опиралась преимущественно на государственную или максимально контролируемую государством общественную собственность, использовало преимущественно не категории материального интереса, выгоды и т. п., а совокупность внеэкономических механизмов (внеэкономическое принуждение, социальную мобилизацию). С внеэкономическим принуждением все относительно ясно («не хочешь - заставим», по отношению к «социально-чуждым элементам», да и остальному «несогласному» населению, реализовывавшееся и в законодательстве, и в практике).
Но этого было недостаточно. Для успеха в реализации выдвигаемых целей необходима была их добровольная и энергичная поддержка обществом, большинством населения, массовый энтузиазм, формы организации, объединяющие и направляющие широкие слои. Инструментами ценностно-психологической мобилизации являлись «советская» идеология и, на ее основе, агитация и пропаганда. Институтами социальной мобилизации были партия, общественнополитические и общественные организации (советы, профсоюзы, комсомол, творческие союзы, и др. «приводные ремни»), экономические «ячейки» (предприятия: заводы, колхозы, организации и их трудовые коллективы). Формами социальной мобилизации в экономической сфере являлись трудовые почины, социалистическое соревнование и др., позволявшие использовать инициативу и творчество масс, выступавшие важным элементом мотивации труда7 . Следует отметить широту и системность охвата населения институтами, инструментами и формами социальной мобилизации, которые в значительной своей части были включены в решение задач мобилизационной экономики. К началу 1950-х годов СССР стал преимущественно индустриальным обществом, но с экономическим устройством и социальной структурой, существенно отличавшимися от капиталистических индустриальных стран, с огосударствленной экономикой, «планово-директивным» хозяйственным механизмом.
Однако весь послевоенный период заполнен реформаторскими поисками в разных направлениях и областях. Уже в 1947 г. была проведена успешная денежная реформа, позволившая отказаться от карточек военного периода (что в Англии произошло лишь в 1952 г.), обеспечить до конца 1950-х гг. товарно-денежную сбалансированность, стабильность цен. Денежная реформа явилась основой для элементов рыночных поисков в экономической сфере в контексте устойчивого экономического роста. После смерти Сталина произошел отказ от ставки на принудительные методы хозяйствования с опорой на репрессивный механизм. Был снижен налоговый пресс на деревню, что обеспечило рост производительности в сохранявшемся личном подсобном хозяйстве. Отказ от насилия, репрессий, ограничение идеологического диктата, характеризовавших основу сталинской хозяйственной модели, требовали замещения экономическими рычагами: большей самостоятельностью предприятий, экономическим стимулированием труда. Были введены элементы децентрализации в управление экономикой, обеспечен учет интересов регионов и предприятий. Реформа 1957 г. явилась попыткой скорректировать предельно централизованный механизм, с переходом от отраслевого к территориальному принципу управления, с переводом оперативного управление экономикой на региональный уровень. 1950-е годы, особенно вторая половина, явились самыми успешными во всей истории советской экономики. Промышленный рост составлял в среднем за год от 10 до 13 %, причем высокий экономический рост обеспечивался как за счет экстенсивных, так и значительной доли интенсивных факторов8 . Реформаторские поиски продолжились и в 1960-е годы. Реформа 1965 г. была попыткой расширить использование экономических методов управления при сохранении в целом директивнораспределительного механизма.
В замысле реформы был переход к рыночному механизму хозяйствования на основе расширения самостоятельности и ответственности хозяйственных единиц при ориентации их на получение прибыли. Вводилась экономическая заинтересованность в повышении результатов. Важными внутренними факторами-ограничителями в реформаторских поисках были идеология и политика. Так, в период «оттепели», когда готовилась хозяйственная реформа, ей предшествовала широкая научно-общественная дискуссия (чего и в помине не было перед «шоковой терапией» начала 1990-х). Вместе с тем, для научного сообщества в этой дискуссии была характерна жесткая самоцензура, поскольку даже «товарники» (сторонники более радикальных реформ) опасались перейти определенную грань. Экономические дискуссии 1950–1960-х гг. так и не смогли выработать теории рыночного социализма, ограничившись констатацией факта сохранения товарно-денежных отношений при социализме и необходимостью их использования в развитии народного хозяйства. При реализации даже эта ограниченная реформа была достаточно быстро выхолощена и свернута, причем свою роль сыграли и консервативные настроения высшего руководства, и «Пражская весна» в Чехословакии. Послевоенные реформы, направленные на развитие товарно-денежных отношений, так и не смогли создать эффективное и устойчивое народное хозяйство, адекватное требованиям нового этапа интенсификации в условиях научно-технической революции. Тем не менее, реформы 1950–1960-х гг. не были бесполезными. Они во многом обеспечили высокий динамизм советской экономики в этот период, способствовали формированию целого комплекса новых отраслей (космос, высокотехнологичная военная техника и др.), причем в ряде областей советская экономика не только сравнялась, но и опередила мировой уровень. Вырос уровень жизни, превысивший уровень 1940 г. почти в 4 раза. Созданы целые отрасли, обеспечивавшие потребительский спрос, развернуто массовое жилищное строительство. Вместе с тем, в 1960-е годы начинается затухание темпов экономического роста, приведшее к стагнации начала 1980-х гг. Это снижение было весьма постепенным, и совпало по времени с контрреформаторским периодом конца 1960-х – началом 1980-х гг.. когда экономика находилась в своеобразном «промежуточном» состоянии: реформы были начаты, но не завершены, их позитивный эффект был кратковременным. Осуществлялись попытки ограничения действия рыночных элементов при одновременных попытках совершенствования централизованной системы управления (реформа 1979 года). Таким образом, советская модель развития не оставалась неизменной. На протяжении ряда десятилетий она демонстрировала весьма значительную эффективность, которая проявлялась в высоких (на отдельных этапах – высших в мире) темпах роста, в формировании передовых (для конкретного времени) отраслей народного хозяйства, в обеспечении выживания, функционирования и развития общества.
Среди внутренних условий и макро-факторов разной природы и порядка, определявших развитие советской экономики второй половины ХХ века, можно назвать несколько ключевых: 1) Исходное (к середине ХХ века) состояние советского общества, недавно вышедшего из мировой войны и совершившего «экономическое чудо» – восстановление (в основном) экономического потенциала после катастрофических разрушений и потерь 1941–1945 гг., но надолго сохранившего «дефицитный» характер большинства видов ресурсов; 2) природно-ресурсный потенциал СССР в контексте потребностей собственно советского народного хозяйства и мировой экономической конъюнктуры; 3) идеологический контекст, общественно-политическое устройство советского общества и государства, определившие как специфические отношения собственности (при тотальном огосударствлении), так и всю систему организации народного хозяйства с всеохватывающим (по замыслу) вертикальным планированием, резким ограничением прав и полномочий хозяйствующих субъектов и т. д.; 4) изменение самого общества в процессе индустриальной модернизации (становление городского общества, изменение качества населения – структуры занятости, места жительства, рост уровня образования и культуры), что объективно, с одной стороны, расширяло поле для экономического прогресса, позволяло наращивать интенсивные факторы экономического роста, с другой, – требовало изменений и в методах управления, и в целом – в экономическом механизме. Сохранение в закосневшем виде идеологии, форм организации общественной жизни, экономики, адекватных задачам 1930-х гг., было абсурдным в 1960-х, 1970-х и тем более 1980-х гг. – в совершенно ином обществе: городском, индустриальном, образованном. Внутренние факторы проявлялись во взаимодействии с внешними макро-факторами, существенно влиявшими на развитие советской экономики. Среди них были следующие: 1) развертывание «холодной войны», и соответственно, гонки вооружений, существеннейшим образом повлиявшей на все параметры советской экономики – отраслевую структуру (с доминированием ВПК), приоритет конкретных производств и технологий, распределение бюджета, организацию управления, и др.; 2) соревнование двух систем и двух «сверхдержав» на всех направлениях развития, включая и экономическую гонку, подразумевавшую «выявление преимуществ» той или иной общественной модели; 3) научнотехнический прогресс, переходящий в НТР, являвшийся общемировым фактором и влиявшим как на появление новых технологий и целых отраслей (ядерная энергетика, «химизация» производств, индустриальные методы в строительстве и т. д.), так и на формы организации производства. Это – далеко не все «факторы», определявшие советское экономическое развитие, однако во многом ключевые, помогающие описать «сущностную» модель экономической динамики второй половины ХХ века и избежать при этом примитивного «экономического детерминизма». Следует подчеркнуть, что совокупность «внешних» факторов в этом контексте, представлявшая собой исторический «вызов» СССР (вплоть до постановки вопроса о самом его существовании, что со всей очевидностью проявилось в период его распада), являлась определяющей и для его экономического развития. Экономика в этом контексте была подчиненным элементом всей системы жизнедеятельности (и «жизнеобеспечения») советского общества, и, прежде всего, обеспечения военно-стратегической безопасности.
Угроза была более чем реальной: сейчас широко известны планы ядерного нападения США на СССР, особенно план 1949 года «Дробшот» с уничтожением 200 основных советских городов, не говоря уже о десятилетиях балансирования на грани войны. Вследствие преимущественно внешних факторов советская экономика второй половины ХХ века вновь оказалась в «мобилизационном» режиме: требовалось не только ускоренное восстановление разрушенного войной народного хозяйства и всех систем жизнедеятельности, но и одновременное наращивание военно-промышленного потенциала, способного противостоять внешней угрозе, и все это – в условиях крайнего дефицита материальных, финансовых и людских ресурсов. Вновь вынужденно приоритетными оказались оборонная и тяжелая промышленность, а на втором плане – производство потребительских товаров и сельское хозяйство. Будучи вынужденно втянут в гонку вооружений, СССР на военные нужды использовал до 20 % ВНП, тогда как США – 5–10 %. В 1985 г. ВВП на душу населения в СССР был в 4 раза меньше, чем в США, а военные расходы на человека в денежном выражении – практически равны. Даже в США гонка вооружений имела негативные последствия, проявившись в ослаблении конкурентных позиций на мировых рынках, а для СССР последствия были гораздо серьезнее9 . Мобилизационный режим работы советской экономики стал одним из факторов сдерживания ее перехода к рыночной модели, снизил темпы роста и модернизации многих отраслей экономики, ограничивал рост благосостояния населения.
Жертвуя уровнем жизни населения, государству удалось создать надежный оборонительный щит из новейших видов вооружения, а в перспективе, к началу – середине 1970-х гг. – достичь ядерно-стратегического паритета с США. Угроза развязывания мировой войны, даже в условиях жесткой «холодной» конфронтации, была сведена к минимуму. Гонка вооружений имела для советской экономики комплекс противоречивых разнонаправленных следствий, наиболее важные из которых: 1) растрачивание ресурсов, их ограничение для развития отраслей и производств за пределами ВПК; 2) диспропорции в отраслевой структуре с явным доминированием оборонных и «сопутствующих» отраслей тяжелой промышленности; 3) консервация жесткоцентрализованной системы управления, формирование больших, неповоротливых ведомственнобюрократических структур со своими корпоративными интересами, которые нередко становились самодовлеющими и косными, невосприимчивыми к инновациям, отторжение существенных инноваций в области управления экономикой; 4) прорывы на ряде ключевых научно-технологических направлений, ускорение научно-технического прогресса по части разработки новейших технологий, однако ограничение их тиражирования и внедрения в «мирные» производства из-за режима секретности, «ведомственности» и других барьеров. Таким образом, влияние доминирования в экономике ВПК было неоднозначным, и плюсы и минусы его требуют основательного изучения. Вместе с тем, «выматывающий» характер гонки вооружений на протяжении десятилетий для советской экономики очевиден. В ущемленном положении оказались легкая промышленность и особенно сельское хозяйство, которое оставалось источником перераспределения ресурсов в пользу промышленности и города, при этом – весьма неэффективным экономически.
В последние десятилетия допускались грубые политические и управленческие просчеты, что не означало принципиальную, «сущностную» неэффективность и нереформируемость системы, в т. ч. плановой экономики (это не только никем не доказано, но и опровергнуто опытом экономических реформ в КНР). Однако крупные частные просчеты в отдельных областях существенно повлияли на общую тенденцию и судьбу советской экономики, да и СССР в целом. Грубым организационным просчетом был доведенный до абсурда «режим секретности», «пропасть» между отраслями ВПК и остальными, что при наличии передовой науки, множества новых технологий привело к общему технологическому отставанию страны в эпоху НТР. Грубым экономическим просчетом стало неадекватное использование благоприятной мировой конъюнктуры (в отличие от 1930-х гг. – когда был совершен индустриальный рывок), а именно «проедание нефтедолларов». Дважды (1973–1974 и 1980–1981 гг.) цены на нефть повышались более чем двукратно. Этот случайный благоприятный фактор можно было использовать для рывка в развитии высоких технологий или хотя бы для подъема собственного сельского хозяйства. Вместе с тем, власть пыталась учитывать совокупность противоречивых процессов, происходивших в мире и в самой стране. Мировые интеграционные тенденции нашли отражение в усилении интеграционной политики в рамках СЭВ, развитие НТР – в попытках выстраивать научно-техническую политику, усилить связь науки с производством, весьма удавшуюся в ряде целевых программ (атомном проекте, космических программах и др.), но, несмотря на декларации, «соединить достижения НТР с преимуществами социализма» в масштабах всей экономики не удалось. Внешние «внеэкономические» факторы оказались, пожалуй, еще более серьезным препятствием для поиска путей реформирования планово-рыночного хозяйства (которое существовало в СССР) в более эффективную модель рыночного хозяйства социального типа с регулируемыми рыночными отношениями. С одной стороны, неоднократные антисоветские мятежи в странах Восточной Европы останавливали лидеров КПСС в реформационных поисках, поскольку вариант «демократического социализма» с расширением свободы хозяйствующих субъектов угрожал самой системе власти, построенной на жесткой номенклатурной вертикали. С другой стороны, проводившиеся до второй половины 1980-х гг. реформы и эксперименты в сфере экономики оказались весьма ограниченными не только из-за идеологических ограничителей, но и по причине сохранявшегося мобилизационного характера экономики, работавшей прежде всего на оборону, а в такой ситуации наиболее результативны именно командно-централизованные (а вовсе не рыночные) рычаги.
Интересно, что в отсутствие внутренней конкуренции, предприятия советского ВПК являлись весьма конкурентоспособными на мировом рынке вооружений, поскольку вынуждены были «держать форму» в конкуренции с корпорациями США и других стран Запада, и нередко работали по типу «целевых программ» с очень высокой степенью организации, нацеленностью на конечный результат. Советская модель развития обеспечила переход к индустриальному обществу. Но к «постиндустриальному», точнее – новой стадии индустриального, СССР перейти не успел. В чем причины? В том, что эта модель стала тормозом и не позволила? Или дело в конкретных управленческих решениях, которые оказались некомпетентными? Думаю, что верно именно второе. Потенциал советской системы вовсе не был исчерпан. Да и как он мог быть исчерпан, если раннеиндустриальная стадия для половины страны еще не была завершена, оставались огромные резервы просто для экстенсивного роста экономики.
Вся Средняя Азия, почти все Закавказье оставались резервом ручного неквалифицированного доиндустриального труда. Конечно, гонка вооружений отвлекала огромные дефицитные ресурсы СССР на непроизводительные военные расходы. Но ВПК одновременно нарабатывал колоссальные технологические прорывы по всем направлениям. Эти технологии потом почти даром получили США. Одной из ключевых ошибок советского руководства было то, что не смогли или не захотели создать такой организационный механизм, который задействовал бы достижения ВПК в гражданских отраслях. А эта задача вполне решалась сугубо административно-управленческими методами.
Свое влияние оказали и механизмы принятия решений на уровне политбюро ЦК КПСС, где и идеологические соображения, и личный «вес» каждого члена, представлявшего «сегменты» партии, государственных и общественных структур, народного хозяйства, становились факторами, предопределявшими не только конкретные решения, но и стратегию развития в конкретных областях. Однако это совершенно не означало, что советская система и СССР как ее государственное воплощение обречены на крах и распад. Хотя в 1960–1970-е гг. и был допущен ряд крупных управленческих, тактических и стратегических просчетов, экономическое развитие вплоть до начала 1980-х гг. оставалось вполне динамичным, и даже кризисные явления начала – середины 1980-х гг. отнюдь не были катастрофичными для советской модели развития: многие западные страны знали и более тяжелые времена. Распад советской системы и крах ее социально-экономической основы не были «фатальными», а носили преимущественно искусственный, субъективный характер, связанный с борьбой внутри советской политической элиты. И задача состояла в выработке правильной стратегии дальнейшего развития в изменившихся внешних и внутренних условиях: при новом качестве самого советского общества и при постиндустриальном вызове мирового прогресса. И эта стратегия должна была вновь опираться на социокультурные особенности страны.
Не искусственное и насильственное насаждение «общечеловеческих ценностей», которые суть ценности западной цивилизации в ее квазилиберальной форме, отвечало интересам развития страны, а прорыв к новым технологическим уровням. Идеологическая и геополитическая капитуляция в виде политики «нового мышления» команды М. С. Горбачева (и одностороннего отказа СССР от «холодной войны») в период «перестройки» явилась внешним условием для начала реформирования, концепция которого либо была не продумана, либо сознательно выбрана как разрушительный вариант развития (чему есть подтверждения в мемуарах и современных выступлениях лидеров того времени и их «советников»). Социализм рухнул, а СССР распался не потому, что они были не жизнеспособны, а потому, что динамичность общества резко упала: закоснели социальные формы, классы и страты стали превращаться в подобие сословий с жесткими перегородками; идеология перестала быть мобилизующей, а превратилась в ритуальную; власть принимала неадекватные стратегические решения, в том числе проспав очередной виток технологической революции; элита оторвалась от народа, переродилась, приняла чужие ценности – не только идеологические, но и ценности чужой цивилизации. Здесь – аналог дореволюционных процессов: низы и верхи в России – это как два абсолютно разных народа в одной стране, с разными интересами, даже с разной системой понятий. Завершая краткий анализ мобилизационной модели развития советской экономики, подведем некоторые итоги. После революции в России была создана собственная, национально-ориентированная модель хозяйства, существенно отличавшаяся от западной либерально-рыночной, и опиравшейся на социокультурные основы страны. Большевизм был «переварен» Россией, превратившись с 1930-х гг. в политической практике – в разновидность «почвеннического» течения с леворадикальной марксистской риторикой. На деле он воплощал в жизнь стратегию модернизации с опорой на собственные силы и в национальных интересах, причем на ряде этапов – стратегию не догоняющего, а опережающего развития. Если либеральная индустриальная модернизация в России провалилась, закончилась революцией и разрухой, то советская индустриальная модернизация в 1930–1940-е годы оказалась успешно реализованной на этатистской нерыночной основе. Иными, по сравнению с Западом, методами был получен аналогичный результат – становление ранне-индустриальной системы. Это свидетельствует о том, что советская смешанная двухсекторная государственно-кооперативная «нерыночная» модель была вполне адекватна задачам раннеиндустриальной стадии. По восходящей осуществлялось развитие советской экономики и в 1950-е – середине 1970-х гг., хотя и с угасанием темпов экономического роста. В этот период в мире происходила следующая волна модернизации, обеспечивавшая развертывание НТР, становление зрелого индустриального, а затем и постиндустриального общества. Решение задач этого этапа давалось советской экономике с трудом, хотя она вывела страну в лидеры по ряду направлений НТР (космос, новейшие вооружения, атомная промышленность и др.)
Советская экономическая модель претерпела существенные изменения в рыночном направлении, хотя они и были несистемны, половинчаты. Они повышали динамизм экономического развития, но на краткосрочный период. Вместе с тем, оно было вполне успешным с точки зрения основных мировых показателей. Более того, можно сказать, что советская модель экономики была уникальна и высокоэффективна в решении задач, которые перед ней ставились. Она показала, что рыночная экономика далеко не универсальна, что иными способами можно достигать аналогичных или более существенных результатов. Объективным критерием оценки любой хозяйственной системы могут быть только полученные экономические и социальные результаты. Такими критериями могут быть приняты рост ВНП СССР в сравнении аналогичными показателями других стран за тот же период, изменение места экономики страны в мире. Так, ВНП СССР вырос с 1950-го по 1980 год почти в 4 раза, что было существенно больше, чем в США, крупнейших европейских странах, и уступало лишь Японии. Аналогичные сопоставления характерны для такого показателя, как ВНП на душу населения. В результате экономических успехов укреплялись и мировые позиции СССР, превратившегося именно в этот период в одну из двух сверхдержав, обеспечившей военно-стратегический паритет с США. Можно ли говорить о полной неэффективности такой экономики, такой хозяйственной системы? Другой вопрос, что на новый модернизационный вызов при решении задач перехода к постиндустриальному обществу власть не смогла дать адекватного ответа, и прежде всего в экономической сфере.
Ряд достоинств советской экономики на ранних стадиях превращался в недостатки в иных условиях. Другими стали и общество, и масштабы экономики, и ее структура, а хозяйственный механизм и система управления менялись медленно и неадекватно. Здесь сыграли свою роль и идеологический догматизм (отдававший приоритет материальному производству, промышленности, рабочему классу), и растрачивание ресурсов в вынужденной гонке вооружений, и конкретные некомпетентные решения, например, проедание нефтедолларов, подаренных выгодной мировой конъюнктурой, вместо вложения их в новый модернизационный рывок. Не государственная собственность, а ее абсолютное доминирование наряду с бюрократизацией управления стимулировали застой и последующий крах экономики и всей системы. Самой сложной проблемой явилась трансформация централизованно-планово-государственной экономики в таком направлении, чтобы приспособить народной хозяйство к требованиям эпохи НТР, радикально повысив уровень интенсификации производства, сохранить высокие темпы роста. Этого сделать не удалось. В результате произошло отставание от авангарда западных стран, сумевших перейти к зрелой стадии своего развития, характеризующейся не только высокой экономической эффективностью, но и, на ее основе, высокого уровня и качества жизни.
То есть, если еще в 1950–1960-е годы социальные стандарты социализма обладали большой привлекательностью в мире, особенно в развивающихся странах, то позднее СССР утратил лидерство в социальной сфере, а ряд стран нашел иные модели преодоления социально-экономической отсталости. Нисходящая фаза экономического развития в СССР совпала с консервативными, контрреформистскими настроениями брежневской команды. «Застой» как политическое явление обернулся экономической стагнацией на рубеже 1970–1980-х гг. Реформы, и весьма радикальные, были неизбежны, но какими они должны быть, кто и как будет их начинать и проводить, в каком направлении, какими методами, в каких темпах – все эти вопросы были принципиальными. Результатом реформ стал не выход из предкризисного состояния (а кризис – это нормально для любой страны и экономики, для рыночной экономики – это вообще циклическая закономерность, и их капитализм научился преодолевать, минимизируя экономические и социальные потери). Результатом «перестроечных» реформ стало сначала разрушение советской экономики, а затем и государства, а в постсоветский период – вообще подрыв современной производственной базы и цивилизационных основ общества. Советская экономика была чрезвычайно жизнеспособна, разрушить ее можно было только изнутри, а точнее – сверху, из-за ее большой централизации.
Реформы не должны осуществляться ради реформ, или ради чьих-то амбиций и капризов, или частных корыстных интересов, или – ради воплощения чьих-то идеологических пристрастий. Если реформы разрушают государство, ведут к падению уровня его безопасности, к обнищанию основной массы населения, то такие реформы народу и стране не нужны. Реформы должны быть органичны, то есть соответствовать социокультурным и иным параметрам страны, постепенны, то есть не переходить порог допустимой нагрузки новым, чтобы его успели «переварить». Реформы должны быть концептуальны, а не являться продуктом спонтанных решений и эмоциональных «озарений», метаний из стороны в сторону. Реформы должны быть последовательны и поэтапны, полными, а не частичными. Несистемные, частичные, незавершенные реформы обостряют проблемы и противоречия, ведя тем самым к контрреформам. Все эти и многие другие объективные требования к проведению реформ были проигнорированы и в период перестройки, и – в еще большей степени – после нее. Но это тема для специального анализа.
Примечания 1 См.: Wiles P. The Soviet Economy Outpaces the West // Foreign affairs. 1953. Vol. 31. № 4. P. 566–580. 2 См. об этом подробнее: Сенявский А. С. «Советская экономика опережает Запад»: анализ и оценки американского эксперта начала 1950-х гг. / А. С. Сенявский, А. А. Иголкин // Экономическая истории России : проблемы, поиски, решения. Ежегодник. Вып. 10. Москва ; Волгоград, 2008. С. 320–325. 3 См.: U.S. News and World Report. 1978. March 27. P. 89. 4 Мау В. А. Очерки становления централизованного государственного управления хозяйством России // Экономическая история. Хрестоматия. Т. 1. М., 2007. С. 432. 5 Там же. С. 432–433. 6 Там же. С. 435–436. 7 Одним из наиболее тяжелых этапов экономического развития, вызвавших к жизни предельную мобилизацию сил советского общества, был период Великой Отечественной войны и послевоенного восстановления. О некоторых механизмах и формах мобилизационной модели в эти годы см.: Сенявский А. С. Мобилизационные механизмы восстановления экономики на освобожденных от германской оккупации территориях РСФСР: использование потенциала молодежи (1942-1950 гг.) / А. С. Сенявский, Т. М. Братченко // ХХ век в истории России : сб. науч. тр. Сергиев Посад : ИРИ РАН-СПГИ. 2006. С. 96–112. 8 Рязанов В. Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX–XX вв. СПб., 1998. С. 47. 9 Там же. С. 51, 125.
Сенявский А. С.
Другие новости и статьи
« Мобилизационная экономика: от практики к теории
Денежная реформа Петра I в историографии »
Запись создана: Вторник, 4 Октябрь 2022 в 18:35 и находится в рубриках 40 - 50-е годы XX века, Межвоенный период, Финансовое.
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение оружие охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика