Поколенческая проблема в «Вишнёвом саде» А. П. Чехова
В статье рассматриваются те элементы «Вишнёвого сада» Чехова, которые можно соотнести с поколенческой проблемой; эти элементы помогают понять представление некоторых персонажей чеховской комедии о месте человека в мире. Авторское же представление о поколенческой проблеме заключается во множественности взглядов на неё, в системных отношениях, возникающих благодаря существованию разных точек зрения и, соответственно, разных концепций бытия. Ключевые слова: «Вишнёвый сад», Чехов, поколение.
В школьном преподавании зачастую принято рассматривать персонажную систему «Вишнёвого сада» в ракурсе соотнесения нескольких поколений сценических и внесценических персонажей. Со сценическими обычно поступают не сильно мудрствуя – подводят под поколенческие критерии социальную сущность: старшее поколение – соотносимое с прошлым отживающее дворянство (Гаев, Раневская), среднее поколение – соотносимое с настоящим купечество (Лопахин), младшее поколение – соотносимая с будущим разночинная молодёжь (Петя, Аня), а над всем этим – Фирс, воплощающий в данной схеме верность крепостническим идеалам полувековой давности. И не важно для строителей таких схем, что Лопахин немногим младше Раневской, а Петя немногим младше Лопахина. Кроме того, не может не броситься в глаза то, что большинство персонажей просто не учтены в этой схеме, потому что элементарно под неё не подходят; и вообще, остальные сценические персонажи, группируясь по поколениям, внутри этих групп по каким бы то ни было принципам соотносятся с трудом. Что общего между, например, Аней, Варей, Яшей, Дуняшей кроме близости по возрасту? А, скажем, возраст Епиходова или возраст Шарлотты мы не знаем даже приблизительно; что уж говорить об их поколенческой атрибуции.
С внесценическими персонажами, если определять их в ракурсе поколенческой закреплённости, картина несколько проще. Особенно легко с умершими к моменту начала времени действия пьесы: большинство из них смело можно отнести к старшему поколению. Хотя, возможно, и не все они покинули этот мир в глубокой старости, но все они относительно ныне живущих – старшие, и большинство из них – родители и даже прародители сценических персонажей: отец и дед Гаева и Раневской (о них вспоминает Фирс: «барин когда-то ездил в Париж… на лошадях…» (203)1. «Меня женить собирались, а вашего папаши еще на свете не было…» (221), «Барин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал, от всех болезней» (235)), мама Гаева и Раневской, умерший от шампанского муж Раневской, отец и дед Лопахина, родители Шарлотты, «покойный родитель» (229) Пищика, отец Пети; добавим к этому списку внесценических «предков» няню и Анастасия, умерших во время парижского отсутствия Любови Андреевны. Между тем именно среди всех умерших внесценических персонажей нельзя не упомянуть утонувшего шесть лет назад семилетнего сына Раневской Гришу – не просто представителя младшего поколения, а ребёнка.
Об отсутствии детской составляющей в мире «Вишнёвого сада» возможен особый разговор: сын Раневской утонул, другие бывшие обитатели комнаты, «которая до сих пор называется детскою» (197), выросли, хотя периодически и вспоминают детские годы, как, например, покидающий дом навсегда Гаев: «Помню, когда мне было шесть лет, в Троицын день я сидел на этом окне и смотрел, как мой отец шёл в церковь» (252). Но детства как такового в комедии Чехова нет, можно сказать – нарочито нет. Апогей же такой редукционной экспликации детства – эпизод с Шарлоттой из последнего действия: Шарлотта (берёт узел, похожий на свернутого ребенка). Мой ребеночек, бай, бай… Слышится плач ребенка: «Уа, уа!..»
Замолчи, мой хороший, мой милый мальчик. «Уа!.. Уа!..» Мне тебя так жалко! (Бросает узел на место.) Так вы, пожалуйста, найдите мне место. Я не могу так. (248) Что же касается живых внесценических персонажей, то тут отнесённость к старшему возрасту (и, соответственно, старшему поколению) сработает, пожалуй, только для ярославской графини (тётушки для Гаева, бабушки для Ани) и в какой-то степени для старых слуг, о которых говорит Варя в финале первого действия, а так же для мамы Яши, пришедшей его повидать. К молодому поколению можно отнести дочь Пищика Дашу. Для всех же остальных (парижский возлюбленный Раневской, богач Дериганов и др.) не кажется важной не только поколенческая атрибуция, но и атрибуция возрастная. Однако ни в коем случае нельзя вовсе отказываться от рассмотрения возрастной проблематики в «Вишнёвом саде».
Так, прежние наблюдения над возрастными группами в этой пьесе, наблюдения, сделанные нами на трёх конференциях цикла «Время как сюжет», посвящённых юности, зрелости и старости1, позволили – несколько неожиданно – выйти на специфику авторской жанровой номинации «Вишнёвого сада». Резюмируем наши предшествующие наблюдения. Юность, как показали наблюдения, не несёт в пьесе Чехова привычных значений чудесного светлого времени жизни, но и не обретает каких-то значений мрачных. Что касается зрелости, то все персонажи, достигшие среднего возраста, то ли сразу попадают «в старость», толи – что гораздо чаще – остаются в стадии даже не молодости, а детства, в результате чего формируется парадоксальная незрелость зрелости. В таком контексте парадоксальной реализации юности и зрелости вполне уместна и парадоксальная реализация старости в «Вишнёвом саде». То есть возрастные состояния человека и мира в пьесе Чехова носят парадоксальный характер: привычные значения той же старости, как страшного и бесперспективного времени жизни, сохраняются, но и редуцируются смехом. Таково авторское отношение к миру, к временным, возрастным этапам жизни человека, отношение парадоксально амбивалентное.
И оптимальным способом жанрового существования такого мира оказывается как раз комедия; только не комедия в привычном значении, а комедия чеховская, когда зрителю должно быть и весело, и страшно. Но это всё-таки именно проблематика возрастная, а не проблематика в чистом виде поколенченская; где-то эти два ракурса сходятся, но отождествлять их нельзя. И тут, таким образом, можно бы было остановиться, признав, что проблема поколений как таковая в «Вишнёвом саде» не имеет существенного значения (в отличие от возрастной градации персонажей). Однако в тексте пьесы есть сегменты, которые не позволяет завершить данную статью этим признанием. И прежде всего, это прямые высказывания персонажей, высказывания, так или иначе затрагивающие поколенческую проблему. Именно проблема поколений поднимается в обращённой к Ане речи Пети во втором действии, речи, которая в советское время воспринималась как авторский манифест, а в постсоветское становилась объектом иронии: Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов… Владеть живыми душами – ведь это переродило всех вас, живших раньше и теперь живущих, так что ваша мать, вы, дядя, уже не замечаете, что вы живёте в долг, на чужой счёт, на счёт тех людей, которых вы не пускаете дальше передней…
Мы отстали по крайней мере лет на двести, у нас нет еще ровно ничего, нет определённого отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьём водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом. Поймите это, Аня (227–228). В этой реплике Аня представлена Петей, как очередное поколение крепостников («ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники»), но, разумеется, Петя не стремится Аню осудить, его цель – добиться отречения Ани от родовой закреплённости, Петя хочет, чтобы девушка поновому посмотрела на свою принадлежность к роду. То есть перед нами нарочитая редукция связи ныне живущего поколения с предшествующими поколениями. Между тем в «Вишнёвом саде» есть и реплики, которые строятся на экспликации связи между поколениями, однако и тут в каждом случае есть различные оттенки этой связи. В третьем действии Любовь Андреевна по ходу разговора с Петей, упоминая внесценических умерших «предков» и утонувшего сына, проецирует своё состояние на старшие и младшее поколения своего рода, тем самым делая упор на родовой закреплённости: …я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишнёвого сада я не понимаю своей жизни, и если так уж нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом… (Обнимает Трофимова, целует его в лоб.) Ведь мой сын утонул здесь… (Плачет.) (233–234).
И в том же третьем действии вернувшийся с торгов новый владелец имения Лопахин схожим образом декларирует связь между поколениями. Сначала Лопахин вспоминает своих отца и деда, а следом упоминает уже поколения грядущие: Если бы отец мой и дед встали из гробов и посмотрели на всё происшествие, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете. Я купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню. Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь… (240) В обоих случаях – в словах Раневской и в словах Лопахина – поколенческая идея реализуется в аспекте связи межу поколениями, а не их декларируемого в старом школьном толковании конфликта, основанного не просто на смене предшествующего поколения последующим, а на отказе потомков от ценностей предков, на разрушении тех приоритетов, что были присущи предшественникам. Однако же осуществляется такая реализация поколенческой связи у Раневской и у Лопахина по-разному. Любовь Андреевна ощущает себя частью рода, а самое главное, в этой родовой закреплённости ощущает себя частью родового пространства – дома и сада. Вот только в данной реплике отчётливо видно родовое одиночество Раневской: ни отца, ни матери, ни деда, ни сына нет, а брат и дочери не упомянуты; следовательно, можно говорить о том, что с точки зрения Любови Андреевны род остановился на ней; на ней он и сойдёт на нет вместе с домом и садом, а значит, в логике бытия, понимаемого как смена поколений, жизни поколений предшествующих и жизнь самой Раневской напрасны. Внешне похожая концепция Лопахина видится по сути иной.
Относительно предыдущих поколений Лопахин занимает позицию декларативного преодоления родовой предопределённости (что в какой-то мере сближает его с требованием Пети к Ане пересмотреть своё место относительно предков): теперь он хозяин там, где его родовые предшественники были рабами. И потому в грядущее Лопахин смотрит оптимистично, а грядущее для него тоже видится в ракурсе поколенческой проблемы – в новой жизни для внуков и правнуков (что также сближает лопахинский взгляд на мир со взглядом Пети). Таким образом, разные персонажи чеховской пьесы с различных позиций подходят к поколенческой проблеме и в этом подходе идентифицируют себя и других относительно предков и потомков, то есть поколенческая проблема помогает понять представление некоторых персонажей «Вишнёвого сада» о месте человека в мире. И говоря о заявленной проблеме, нельзя пройти мимо единственного в пьесе употребления слова «поколения»: Гаев в знаменитой речи к шкафу, ближе к финалу её, буквально там, где в реплику входит ремарка «сквозь слёзы», то есть на своего рода пиковой точке своей речи, вдруг употребляет слово «поколение»: Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слёзы) в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания (207–208). Здесь следует напомнить о причинах появления этой речи. Дело в том, что предшествует ей эпизод с телеграммами из Парижа. Телеграммы Варя достаёт из шкафа, который буквально только что восхищал Раневскую светлыми воспоминаниями («Я не могу усидеть, не в состоянии… (Вскрикивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости… Смейтесь надо мной, я глупая… Шкафик мой родной… (Целует шкаф.) Столик мой» (204)). И вдруг – напоминание о более близком прошлом, которое так хочется забыть, – о парижском возлюбленном. И Любовь Андреевна «рвёт телеграммы, не прочитав» (207).
Но уничтожая недавнее прошлое, то прошлое, что несут в себе парижские телеграммы (при этом несут не так, как положено телеграммам, не своими текстами, а сами по себе, одним фактом своего существования; о тексте вообще речи нет, телеграмма выступает не в своей традиционной функции носителя информации, а в функции простого предмета), Раневская словно возвращает шкафу его подлинные функции – хранить не вести от парижского возлюбленного, а хранить память о более давнем и куда как более радостном прошлом. И Гаев в этом начинании тут же поддерживает сестру, переключая тему разговора с телеграмм на шкаф. «Тема» оказалась «деликатно» сменена – внезапно возникшие телеграммы, напомнившие о том, о чём помнить не хочется, были разорваны, а разговор переключился на старинный шкаф. Можно даже сказать, что Гаев своей речью спас сестру от ответов на возможные вопросы, вызванные парижскими телеграммами. То есть речь Гаева в функциональном плане общей беседы отнюдь не бессмысленна. Что же касается содержания речи, то тут тоже неожиданно обнаруживаются определённые смыслы, часть которых связана как раз с проблемой, выраженной в слове «поколения»1. Можно говорить о том, что Гаев ощущает себя частью рода и старается всем донести это важное для него знание. Вот только подходить к этим смыслам серьёзно вряд ли возможно, ведь сам контекст – и другие высказывания Гаева, и неодушевлённый адресат этой его реплики – шкаф, и реакция окружающих (лопахинское «Да…» и реплика Раневской: «Ты всё такой же Лёня», 208) – указывает на то, что высокопарный пафос рождает в итоге комический эффект.
Таким образом, единственное в «Вишнёвом саде» употребление слова «поколения» оказалось контекстуально гротескно снижено. Похожим образом можно понять и ещё один поколенческий момент, связанный с Гаевым. Гаев декларативно идентифицирует себя в проекции на конкретное поколение в истории страны: Я человек восьмидесятых годов… Не хвалят это время, но всё же могу сказать, за убеждения мне доставалось немало в жизни. Недаром меня мужик любит. Мужика надо знать! Надо знать, с какой… (213–214). Под восьмидесятыми годами тут подразумевается эпоха правления Александра III, связанная с так называемыми контрреформами, вызванными гибелью Александра II (1881), отменившего крепостное право; не случайно Гаев упоминает мужика. Впрочем, реакция собеседников на эту реплику Гаева, как и на ряд других его реплик, отнюдь не способствует серьёзному к ней отношению: Аня. Опять ты, дядя! Варя. Вы, дядечка, молчите. (214) Такая декларативная поколенческая самоидентификация в проекцию на историю страны – единственная в пьесе1, однако она контекстуально преподнесена иронично, поэтому её пафосная искренность, призванная вписать конкретную личность в исторический поколенческий срез, не только не получает должного отклика от слушателей, а и нарочито снижается реакцией племянниц Гаева.
Итак, поколенческая проблема в «Вишнёвом саде» А. П. Чехова оказалась представлена довольно многообразно. И не столько в системе персонажей, как настаивала советская школа, сколько в декларируемых репликами концепциях ряда персонажей, у каждого из которых оказался свой взгляд на данную проблему: Петя настаивает на том, что Аня должна отречься от идеалов предков; Раневская осознаёт себя частью рода, но вместе с этим осознаёт и безысходность своего положения в свете смены поколений; Лопахин преодолевает то, на что его предки и он сам, как часть рода, были обречены, а в грядущее в ракурсе поколенческой идеи смотрит оптимистично; Гаев видит себя частью рода, а кроме того, причисляет себя к конкретному поколению в истории страны, однако высокий слог Гаева вступает в диссонанс с контекстом, порождая комический эффект; сам персонаж, возможно, относится к произносимому серьёзно, но окружающие, а вслед за ними и зритель такое отношение разделить оказываются неспособны; заметим, что последнее как нельзя лучше соответствует авторскому указанию на жанр «Вишнёвого сада». Каков же авторский взгляд на поколенческую проблему? Можно ли каким-то образом увидеть его? Думается, тут следует говорить о множественности точек зрения на данную проблему. В этой множественности как многообразном единстве, в системных отношениях, возникающих благодаря существованию разных точек зрения и, соответственно, разных концепций в тексте «Вишнёвого сада», и можно увидеть авторское представление о поколенческой проблеме.
Y.V. Domanskij The problem of generations in The Cherry Orchard by Anton Chekhov Annotation. The article considers the elements of the play The Cherry Orchard that may have a relation to the problem of generations. These elements help to understand how some of the characters of the Chekhov’s comedy see the role of an individual in the world. As for the author’s idea of the problem of generations, it lies in the plurality of views on the problem that come together as a diversified unity, as well as in the systematic relations arisen as a result of the variety of views and, accordingly, the diversity of concepts of being. Keywords. The Cherry Orchard, Chekhov, generation
Об авторе: ДОМАНСКИЙ Юрий Викторович, доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры теоретической и исторической поэтики Института филологии и истории Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ); старший научный сотрудник Государственного центрального театрального музея им. А.А. Бахрушина.
Ю. В. Доманский
Другие новости и статьи
« Уникальный железнодорожный банно-прачечный поезд, выполняющего задачи обеспечения войск в зоне СВО
Поколение 1812 года в «Письмах русского офицера» Ф.Н. Глинки »
Запись создана: Воскресенье, 13 Ноябрь 2022 в 13:23 и находится в рубриках Новости.
метки: писатель, литература, Чехов
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение оружие охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика