Соотношение исторической науки и исторической политики в оценке советского прошлого
Рубеж 2010–2020-х гг. можно с определенной долей условности назвать «пятилеткой советских юбилеев». 2017 г. – столетие российской революции, 2018 г. – 140 лет со дня рождения И. В. Сталина, 2020 г. – 150 лет со дня рождения В. И. Ленина, 2021 г. – 30-летие распада СССР, 2022 г. – столетие образования СССР. Условность заключается лишь в том, что пятилетка растянулась на шесть лет, с 2017 по 2022 г., но поскольку речь идет о советской истории, термин представляется возможным.
Пятилетки были формой периодизации советского исторического времени, начиная с 1920-х гг. даже в тех случаях, когда их реальная продолжительность не совпадала с указанным временем (незавершенные пятилетки, семилетка). По мере генезиса Советского Союза пятилетки включали в себя и настоящее, и «героическое прошлое», и «светлое будущее». Хотя Советский Союз прекратил существование более 30 лет назад, большинство новых независимых государств, образованных на его территории, продолжают определяться термином «постсоветские», и советское прошлое все еще актуально как для политических элит, так и для рядовых граждан этих стран. Новые независимые государства находятся в процессе поиска путей самоидентификации и формирования национальной идеи. На этом пути чрезвычайно важную роль играет историческая память.
Ключевые положения концепции истории памяти (memory studies) были предложены немецким культурологом Я. Ассманом и заключаются в том, что историческая память подвергается постоянной реорганизации в соответствии с запросами современности и благодаря социальной активности современников. Как писал Я. Ассман, «прошлое не вырастает естественным путем, оно является продуктом культурного творчества» 1 . Таким образом, представление о прошлом перестает быть неизменным, а термины «историческая память» (т. е. представление о прошлом) и «история» (т. е. прошлое) не синонимичны.
Поскольку в социальных и гуманитарных науках терминология является предметом дискуссий, прежде всего, следует объяснить, какое значение (из множества используемых и дискутируемых) вкладывается автором в понятие «историческая память». Мы соглашаемся с пониманием исторической памяти как совокупности научных, квазинаучных и вненаучных знаний и массовых представлений социума об общем прошлом. Историческая память является сложным социокультурным феноменом, связанным с осмыслением исторического опыта (реального и/или воображаемого), и одновременно выступает как продукт манипуляций массовым сознанием в политических целях . А. Ластовский предлагает для аналитических целей выделить нескольких уровней исторической памяти, которые в социальной практике взаимосвязаны: набор описаний, идей и образов прошлого, формирующийся властным дискурсом; коллективные обыденные (фрагментарные и противоречивые) представления о прошлом; индивидуальная память, которая социально опосредована и соединяет индивида с социальной стратой 3 . Юбилеи стали удобным поводом для возвращения к обсуждению советского прошлого политиками, средствами массовой информации, профессиональными историками, обществом в целом. Мы употребляем термин «возвращение» поскольку советская история уже была в центре внимания в конце ХХ – начале XXI вв.
Потом интерес ослаб, внимание властных элит и общества переключилось на проблемы современности, а история осталась полем деятельности историков. Однако процесс самоидентификации «постсоветских» социумов, поиск «национальной идеи» вернули советскую историю в центр общественного внимания. В неопределенной, меняющейся ситуации современной исторической политики 4многое могло зависеть от корпорации историков. Историческое сообщество, опираясь на научную методологию, проверенные факты, используя современные средства массовой информации способно донести достоверные ответы на многие вопросы советского прошлого, предложить ту интерпретацию, которая связана не с конспирологией и сенсациями, а с глубинными социальными, национальными, политическими, экономическими проблемами, определявшими в прошлом и определяющими сейчас жизнь каждого человека.
Произошло ли это? Нам представляется, что в целом не произошло, и мы склонны согласиться с мнением Б. Акунина: «В периоды, когда верховная власть по идеологическим соображениям начинала испытывать государственный интерес к исторической науке, ученые немедленно начинали искать не истину, а расположение начальства» 5 . Мемориальная политика, а, следовательно, и ее юбилейный аспект стали важным элементом идеологической и политической составляющей повседневности. Как справедливо отмечала Н. Иванова «Юбилеи – …мощный стимул для объединения. По тому, как они проходят в современной России, да и какие, собственно, юбилеи отмечаются – пышно и с размахом, или скромно, почти тайно – видны процессы либо размежевания, противостояния в обществе, либо нахождения и утверждения – на исторической толще юбилея – искомой идентичности» 6 . Представления о прошлом, национальной истории зависят от ментальности и целеполагания конкретной социальной, национальной или иной группы. Мемориальная политика включает практики коммеморации, использование образов прошлого при формировании коллективной идентичности, деятельность различных «институтов памяти», механизмы общественных дебатов о прошлом, методы работы средств массовой информации с историческим материалом.
Россия как правопреемница СССР, занимает особое положение на постсоветском пространстве, а соответственно и особо позиционирует себя по отношению к Советскому Союзу. Властные элиты, с помощью имеющихся у них ресурсов, создают специфический «советский миф», особый образ СССР, отличающийся от мифов и образов, создающихся властными элитами других новых независимых (постсоветских) государств. Советское прошлое в российской интерпретации оказалось более «полезным прошлым», чем оно представляется в историко-мифологических вариациях других стран. Расхождение в оценках, вероятно, будет только усиливаться по мере кристаллизации различных вариантов исторического обоснования современной государственности. В российской государственной исторической политике по отношению к советскому прошлому нам представляется важным отметить несколько моментов. Во-первых, переход к трактовке в трактовке советского периода истории как к «полезному прошлому». Интеллектуальному сообществу предлагалось использовать для блага общества только ту часть прошлого, которая может быть полезна настоящему. Если в прошлом такая полезная составляющая не обнаруживается, ее надо изобрести. Т. е., в коротком варианте, предлагалась историческая ложь (или частичная правда) во благо сегодняшнего дня. Вопрос об этической составляющей не ставился, также как и понимание блага, и определение институций и персоналий, имеющих право на его трактовку.
То, что происходит сегодня с советской историей, во многом соответствует идеологии «полезного прошлого». Советская история, не столько реконструируется, сколько конструируется. Во-вторых, уверенность политических акторов в своей способности давать окончательные оценки историческим событиям, не будучи специалистами. Отсутствие профессиональных научных навыков, методологии исторического исследования, фрагментарное знание конкретного исторического материала не останавливает политиков различных рангов в стремлении предлагать (навязывать) жестко детерминированную трактовку исторических событий. Альтернативные концепции определяются как «фальсификация истории». Вариант современной российской политики памяти оказался неожиданным для зарубежных исследователей. Дилемма представлялась очевидной: игнорировать неприятное прошлое или осудить его. Однако в первые десятилетия ХХI в. отношение политических элит России к «образу СССР» изменилось кардинально. Президент Российской Федерации В. В. Путин назвал Советский Союз «исторической Россией»: «… мы пережили, по сути, развал государства: Советский Союз распался. А что такое Советский Союз? Это Россия и есть, только называлась по-другому…» .
Мы не будем повторять известные тезисы представителей российской власти об их неудовлетворенности постсоветскими границами, о (не)состоятельности государственности постсоветских стран и о праве России определять эту (не)состоятельность. С нашей точки зрения отношение к подобным претензиям было аргументированно определено на заседании Совета безопасности ООН 22.02.2022. Представитель Кении М. Кимани на примере Африки напомнил, что разделение братских народов искусственными границами в прошлом – не повод для насилия и угнетения в настоящем: «Границы наших стран чертили не мы, а чиновники в столицах далеких колониальных метрополий: Лондоне, Париже и Лиссабоне. Их не волновала судьба древних народов, которые они рассекали на части.
Сегодня по другую сторону границы любой африканской страны живут наши соотечественники, с которыми у нас прочные исторические, культурные и языковые связи. Если бы в момент объявления независимости мы решили добиваться таких границ для наших государств, которые отражали бы их этническое, расовое или религиозное единообразие, мы бы до сих пор, много десятилетий спустя, вели кровавые войны. Вместо этого мы договорились принять те границы, которые нам достались в наследство.
И даже с ними мы решили добиваться экономической и правовой интеграции нашего континента. Вместо того чтобы стать нациями, которые бесконечно вглядываются в свое прошлое, предаваясь вредной ностальгии, мы решили идти вперед, к величию, которого никогда прежде не знали наши многочисленные народы и нации» 8 . Положительное отношение к советскому периоду истории, к образу советского государства разделяется большинством россиян. «Повсеместное присутствие советского прошлого в постсоветском настоящем сегодня сложно переоценить. Оно настигает нас повсюду: в большом стиле государственной пропаганды, объяснительных схемах политической аналитики, риторике социальных протестов, массовой культуре или авторском кино… Советское превращается в более или менее принятый всеми по умолчанию способ узнавания настоящего в предшествующей эпохе» 9 . Согласно данным социологических опросов (по данным ВЦИОМ) в 2000 г. сожалели о распаде СССР 70 % опрошенных 10, в 2005 г. – 66 % 11, в 2012 г. – 56 % 12, 2016 г. – 63 % 13. В 2020 г. «в структуре представлений о «советской эпохе» преобладала положительная компонента (76 %)» 14. К. Пипия, ведущий научный сотрудник Левада-Центра, готовившая документ, приходит к выводу, что «ностальгические» настроения о советском прошлом определяются тремя основными причинами: необходимостью сопричастности к «великой державе», разрушением единой экономической системы и потерей чувства сплоченности и доверия, которым они наделяли советское общество.
При этом 15, романтизация советского прошлого у 2/3 населения страны не приводит к желанию реставрировать советский строй в нынешней России ни у тех респондентов, кто жил в Советском Союзе, ни у постсоветских молодых, в среде которых советский путь уступает и особому российскому пути, и европейской модели развития.
В. И. Меньковский
Другие новости и статьи
Перестройка. Финал советской истории Разрозненные заметки о людях и их делах »
Запись создана: Суббота, 11 Март 2023 в 11:55 и находится в рубриках Новости.
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование ремонт реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика