Новые геостратегические модели
После распада в 1989 г. двухблоковой системы многие исследователи и
политики испытали искушение заняться поиском «быстрого решения», посредством которого новая стратегическая среда описывалась бы в рамках
столь же четко определяемых лагерей.
Предложенные с этой целью формулы могут, грубо говоря, быть разделены на те, в которых по-прежнему выделялись некие геостратегические «блоки», и те, которые использовали менее традиционные категории. В числе первых наибольшее влияние приобрели концепции, в которых напряженности по линии Север–Юг занимали
место отношений Восток–Запад – проявляясь при этом скорее в сферах экономики и человеческой безопасности, нежели в военных отношениях, – поскольку такие концепции обладали реальной описательной ценностью.
Между Севером и Югом нет четкой разграничительной линии, но в целом
верно, что большая часть вооруженных конфликтов происходит сейчас в
южной части мира (В 2005 г. из 17 крупных вооруженных конфликтов 15 имели место в Африке, Южной
и Юго-Восточной Азии, на Ближнем Востоке и в Южной Америке) и что уровни и главные причины смертности там отличаются от тех, что превалируют среди держав Севера, включая Китай и Россию.
На протяжении последних лет множились признаки осознанного сотрудничества по линии Юг–Юг как в защите специфических коммерческих
и экономических интересов развивающихся стран, так и сложившихся
форм торговли вооружениями и передачи соответствующих технологий.
Однако согласие со схемой Север–Юг может привести лишь к признанию
того, сколь отличаются сегодняшние проблемы безопасности от тех, что
существовали в период конфронтации между Востоком и Западом. Даже в
сферах торговли и экономики Север и Юг гораздо менее противостоят друг
другу и гораздо более взаимозависимы в своих интересах, чем это было в
отношениях между восточным и западным блоками.
Они не считают и, соответственно, не относятся друг к другу как к врагам, будь то с моральной
или идейной точки зрения; напротив, в странах Севера единственно политкорректным считается подход, ставящий вопрос о «помощи» Югу в деле
устойчивого развития, обеспечения мирных условий и т. п. Более того, про тивопоставление Севера и Юга быстро размывается под влиянием роста
экономического и военного могущества таких держав, как Китай и Индия, в
действиях которых немало общего, несмотря на то, что первая обычно причисляется к Северу, а вторая к Югу.
Правда, некоторые аналитики, особенно
в США, постоянно пытаются представить Китай будущим стратегическим
соперником Запада, который сменит в этой роли бывший Советский Союз. Полезной для понимания по меньшей мере части нового международно-политического ландшафта является также мысль о противоречиях внутри Запада. Нетрудно понять, почему они могут стать более обнаженными и
значимыми, чем во времена холодной войны.
Поскольку дисциплина, востребованная необходимостью противостоять общей геостратегической угрозе, ослабла, Запад стал намного масштабнее и разнообразнее. Следовавшие друг за другом расширения НАТО и Европейского союза (ЕС) увеличили число стран, интегрированных в один или оба эти института с 17 в
1990 г. до 32 в настоящее время; сюда также необходимо добавить несколько стран-кандидатов, которые уже в большей или меньшей степени закреплены в западном союзе.
На более открытые и активные стратегические роли
выдвигаются демократические страны, не входящие в евро-атлантическую
зону, но имеющие отношения партнерства в сфере безопасности с одной
или более странами НАТО (обычно с США); двумя примерами такого рода
являются роль Австралии в иракском конфликте и непрекращающиеся дебаты о повышении роли Японии в вопросах безопасности.
И когда в этом
расширившемся демократическом мире взгляды и интересы по вопросам
безопасности расходятся, последствия могут быть поистине глобальными.
Динамика внутризападных отношений определяет, какие основные трансрегиональные вмешательства смогут быть осуществлены и какие страны будут участвовать в них добровольно, а какие придется упрашивать. Отдельные группы западных стран конкурируют друг с другом за поддержку со
стороны других государств в манере, нередко весьма напоминающей былое
соперничество Восток–Запад.
Даже концептуальная сторона дебатов Запад–Запад в значительной мере определяет язык, на котором другим акторам позволяется – или по меньшей мере ожидается – выражать их озабоченности по вопросам безопасности. Основанные на западных представлениях и часто откровенно спускаемые сверху вниз подходы обнаруживают
себя в определении терроризма как «ассиметричной» угрозы; в подмене
международно санкционируемых решений идеями «предупредительного
удара» или «расширенной самообороны» как критериями принятия решений о военной интервенции и даже в превалирующем дискурсе относительно «слабых государств» и «человеческой безопасности».
Тем не менее принимать стратегические отношения внутри Запада за
современный эквивалент межблокового противостояния времен холодной
войны граничило бы с абсурдом. Разногласия в НАТО являлись мощным
двигателем политики уже тогда, когда СИПРИ приступал к их исследованию, и пока преждевременно делать вывод, что после 1990 г. они претерпели серьезные изменения, будь то в количественном или качественном отношениях.
Не говоря о фундаментальных интересах и убеждениях, попрежнему разделяемых всем западным миром, различные группировки богатых демократических стран не ведут себя в традиционном стиле стратегических противников: не образуют союзов, с тем чтобы вооружаться, вести
подрывные действия или готовить и осуществлять военные акции друг против друга. По крайней мере до сих пор чрезмерными проявлениями разногласий во взаимоотношениях США и Европы, а также самих европейских
стран были уклонение от предлагавшихся совместных действий, срыв принятия совместных политических курсов и инициатив (например, по вопросам климатических изменений), либо мирное внесение вопросов в соответствующие международные арбитражи (такие, как Всемирная торговая организация).
Более того, что бы ни говорилось о масштабах западного влияния,
события в остальной части мира никак не сводятся к сделкам между приспешниками США или Европы. Некоторые европейцы рассматривают
«многополярность» как предпочтительное состояние отношений именно
потому, что признают существование за пределами евроатлантической зоны других центров силы, которые могли бы – хотя бы косвенно – смягчить
для Европы последствия ее крайне ассиметричного баланса с Соединенными Штатами.
Это подводит к, возможно, самому плодотворному со времен «конца истории», предложенному Фрэнсисом Фукуямой после завершения холодной
войны, новому геостратегическому видению, а именно – признанию роли
США как единственной сверхдержавы среди прочих стран. Осознание исключительности положения США позволяет объяснить динамику политики
этого государства, а также понять, почему западный альянс никогда более не
сможет быть монолитным и почему союзники США иногда разделяют с их
несоюзниками, даже оппонентами, беспокойство по поводу поведения сверхдержавы.
Эксперты, изучающие политику США, поднимают важные вопросы
об эффективности и устойчивости «жесткой» силы (т. е. военной мощи и
принуждения) по сравнению с «мягкой» силой (т. е. убеждением и влиянием); относительно пользы односторонних действий по сравнению с институализированными союзами и глобальными нормами; а также относительно
последствий предпочтения «упреждающих действий» сравнительно с более
реалистическим реагирующим подходом к выбору стратегии.
Принимаемый за общее объяснение эволюции международных отношений после
окончания холодной войны подобный анализ – как и противоположный ему
тезис, согласно которому все несчастья мира проистекают от одной «злой
сверхдержавы» – таит в себе ловушки для излишне доверчивых. Он не
только переоценивает абсолютную и относительную мощь США (в частности тем, что недооценивает значение ограничений на применение силы
принуждения)14: США-центристский подход, как правило, сопряжен с риском просмотреть те процессы и события в сфере безопасности, в которые не
вовлечены США, а также преуменьшить значение типов силы и влияния,
менее важных или привлекательных для Вашингтона.
Реальная или потенциальная империя США, о которой говорится в ряде таких работ, не более
вездесуща и всемогуща, чем были европейские империи XIX в.; тем, кто
убежден, что она окажется более долговечна, еще предстоит доказать это.
Поэтому вопрос об американской мощи и о том, как к ней относиться, оказывается одновременно и всепроникающим, и не всегда существенным при
анализе текущих проблем безопасности. Значительную объяснительную
силу может начать набирать подход, рассматривающий современную стратегическую реальность как включающую не только действия США, но мотивы и поведение других стран, когда последние решают действовать без
участия США, а также их реакцию на ситуации, когда США предпочитают
не вовлекаться в те или иные регионы или процессы.
СИПРИ
Другие новости и статьи
« Об итогах исполнения сметы НКО за 1942 год
Далёкая-далёкая Галактика не потянула бы строительство Звезды Смерти »
Запись создана: Пятница, 1 Январь 2021 в 0:02 и находится в рубриках Новости, Современность.
метки: США, геополитика, безопасность диссертация, экономика
Темы Обозника:
COVID-19 В.В. Головинский ВМФ Первая мировая война Р.А. Дорофеев Россия СССР Транспорт Шойгу армия архив война вооружение выплаты горючее денежное довольствие деньги жилье защита здоровье имущество история квартиры коррупция медикаменты медицина минобороны наука обеспечение обмундирование оборона образование обучение оружие охрана патриотизм пенсии подготовка помощь право призыв продовольствие расквартирование реформа русь сердюков служба спецоперация сталин строительство управление финансы флот эвакуация экономика