Голод — социальное бедствие, сопутствующее человечеству на протяжении всей его истории. Он проявляется в двух формах: явной (абсолютный голод) и скрытой (относительный голод: недоедание, отсутствие жизненно важных компонентов в рационе питания). Подлинной трагедией для государств, в том числе России, всегда был явный, абсолютный голод. Он поражал как отдельные местности, так и обширные районы страны, сопровождался массовой смертностью населения на почве голода, всеми присущими ему ужасами (людоедством и т. п.).

Именно в этом смысле, как социальное бедствие, и следует понимать голод в истории дореволюционной России. Всего за период XI-XX вв. на Европейской части России зафиксировано свыше 350 голодных лет, наиболее сильные голодовки отмечены в 1024, 1070, 1126-1128, 1214-1215, 1230-1231, 1279, 1420-1422,1601-1603,1732-1734,1785-1789,1833-1834,1873-1874, 1891-1892,1896-1898,1901-1902,1906-1907,1911-1912,1921-1922, 1924-1925,1932-1933,1946-1947 гг.1 Голод в России как социальное бедствие возникал в результате действия комплекса причин. Первую их группу составляли причины естественно-географического характера, связанные с воздействием непреодолимых сил природы (засуха, наводнение и т. п.), влекущие за собой невозможность сельскохозяйственного производства продуктов питания. К этой же группе причин относились военные нашествия внешних врагов, лишавшие население запасов продовольствия и возможностей его производства.

Ученые и литераторы называют объединение крестьян, живущих в одном или нескольких соседних селениях и решающих совместно многие земельные, хозяйственные, налоговые и другие вопросы, общиною. Сами крестьяне называли это «миром», или «обществом» («обчеством»). Официально, в бумагах властей и помещиков, тоже писали обычно «общество», а не община. Основным документом, который исходил от самой общины, был «приговор»— решение сходки.

Приговоры выносились иногда устно, но наиболее важные записывались. Благодаря этим записям сохранились в наших архивах мирские приговоры множества селений из разных районов страны. В приговорах писали так: «будучи на мирской сходке, учинили сей приговор», или «быв в собрании, крестьянское общество учинило сей приговор», или «быв в собрании на мирском сходе…» и т. п. Заглянем в мирские приговоры, вынесенные в первой половине XVIII века в крупной суздальской вотчине князей Долгоруких. Вотчина состояла из нескольких владений, наследственных и купленных Долгорукими. Каждое из владений называлось «дачей».

В каждой «даче» была своя община, объединявшая несколько селений, иногда даже два-три десятка деревень. Но и в отдельной деревне тоже была своя община. Мирские приговоры, например, «общества» Одоевской дачи посвящены перераспределению земли между деревнями. Пашенную землю, имевшуюся в той или иной деревне в «лишке», передавали соседней, если там земли не хватало. Решение мира считалось окончательным. «По разверстке нашей, у которой деревни полевой земли в остатке и у которой деревни та остаточная земля приложена, о том сочинена обо всем при сем приговоре ведомость и по очереднои ведомости впредь из нас мирских людей прекословия никакого не будет». Случалось, что надо было решить земельные дела между «дачами». Тогда собирался «валовой сход» нескольких общин.

Устойчивые традиции крестьянской письменности и книжности существовали в XVIII веке на русском Севере — в бассейнах Печоры, Мезени, Северной Двины, Пинеги. В Пушкинском доме (ИРЛИ) такие собрания, как Красноборское, Мезенское, Печорское, Пинежское, Северодвинское и другие, сплошь состоят из рукописных материалов, обнаруженных в крестьянской среде. Недаром Малышев назвал все это собрание «огромной крестьянской библиотекой прошлого». Записи на некоторых экземплярах свидетельствуют о принадлежности их крестьянам уже в XVI—XVII веках. На русском Севере выявлено «несколько родовых крестьянских библиотек, начало которых положено еще в XVII—XVIII веках (например, пинежских крестьян Рудаковых, Поповых, Вальковых, Мерзлых, печорцев Михеевых и др.)».

Иные записи говорят о владении дорогостоящими книгами в складчину . Старопечатными книгами, собранными у русских крестьян европейского Севера, существенно пополнилось собрание научной библиотеки Ленинградского университета. Большой массив их, несомненно, бытовал в деревне в XVIII веке. Об этом свидетельствуют, в частности, многочисленные рукописные добавления и еще более многочисленные владельческие записи. Особый интерес представляют записи на экземплярах Псалтыри, прямо свидетельствующие об использовании в учебных целях («По сей книге учатся», «по сей Псалтыри выучился Митрофан Яковлев»). В круг чтения крестьян входили и сочинения, направленные против старообрядцев. Это говорит о том, что грамотность и книжность на Севере выходила за пределы раскольничьей среды.

Далеко за пределы своей общины простирались и социальноутопические воззрения крестьян. Они выражались в бытовании различных слухов об обетованных землях; формировании на основе этих слухов легенд и появлении письменных текстов; в практике переселений в поисках этих земель и даже в создании крестьянских общин, жизнь которых представляла собой попытку реализовать крестьянский социально-утопический идеал.

Существование таких общин, в свою очередь, питало рассказы и легенды о землях и селениях с идеальным социальным устройством, исключительным природным богатством и экономическим процветанием. Реальный ход освоения крестьянством обширных территорий окраин, несомненно, способствовал популярности рассказов о необыкновенном изобилии новых земель и благоприятных социальных условиях на них. Характерно в этом плане то, что случилось с современными представлениями о так называемом Беловодье.

Как мы знаем уже из рассказа о жизни общины, крестьяне отнюдь не только мечтали об обетованных землях или идеальных монархах, но умели весьма трезво и практично, опираясь на свой коллективный социальный опыт, устраивать дела в собственном селении. Творчество в области обычного права было делом повседневным. Однако и из государственного, официального законодательства многое было известно в деревне. Сопротивляясь наступлению помещиков или государства на свои права, крестьяне нередко использовали знание законов. Иногда они выступали со своим толкованием Соборного Уложения 1649 года, петровского и других законодательств.

В повседневной жизни общин при составлении челобитных, мирских приговоров, доверенностей ссылались на различные положения письменного законодательства. П. К. Алефиренко, исследовавшая социально-политические настроения крестьян 30—50-х годов XVIII века, пришла к выводу, что «во многих челобитных жалоба подкреплялась протестом против негосударственного подхода к крестьянскому хозяйству, ссылкой на указы Петра I.

Едва ли не самым трудным для восприятия современного человека из обстоятельств жизни крестьян старой России является ход их добровольных переселений за сотни и тысячи верст и водворения на новых местах. Стереотип бесправного и пассивного крестьянина уж никак не вяжется с этими явлениями. И сколько бы ни приводилось в научных книгах, статьях и энциклопедиях больших цифр о добровольных переселениях в России, все эти данные живут в нашем сознании сами по себе, а стереотип -сам по себе, никак не пересекаясь и не вызывая сомнений. Будто бы и не русские крестьяне заселили, освоили всю огромную территорию от Псковщины до Дальнего Востока и от Архангельска до Кубани. Мы же решили избежать экономических выкладок, да и задача наша — понять, что искал крестьянин во внешнем мире и что узнавал о нем.

А потому попробуем представить переселения по очень конкретным двум историям, подробно освещенным в архивных материалах: переселение группы крестьян, имевших экзотическое название «панцирных бояр», из самых западных мест расселения русских — на восток, из Витебщины -в Сибирь; и переселение крестьянской семьи из Курской губернии на юг — в Ставрополье. Оба случая очень разных, но в них есть и общее, характерное для многих и многих крестьянских переселений. История водворения в Сибири в середине XIX века группы крестьян из Себежского уезда, называвших себя «панцирными боярами», предстала передо мною прямо с пожелтевших страниц архивной «единицы хранения», никем ранее не отмеченной. В Государственном архиве Омской области, в фонде Главного управления Западной Сибири, мне довелось обнаружить дело, целиком посвященное переселенцам из Себежского уезда (Невельского округа Витебской губернии).