Точность смыслового применения слова входит в понятие «знание языка», «владение языком». Многочисленные вопросы и даже запросы, с которыми приходится сталкиваться сотрудникам Сектора культуры речи Института русского языка, наглядно показывают, что пропаганда правильного понимания и употребления слов все еще остается важнейшим направлением культурно-речевой работы языковедов-русистов. Во многом эти задачи решаются в нормативно-толковых словарях русского языка.

Но сведения словарей часто не доходят до своего читателя. Толковых словарей русского языка все еще недостаточно. Они не всегда лежат на открытых полках библиотек; не всегда под рукой учителей, они доступны далеко не всем учащимся. В результате — отсутствие прочно выработанных и свободных навыков в чтении словарных статей, в ориентации среди многочисленных и разнообразных помет словаря.

Грамматику обычно не любят, считают скучной. Почему? Одной из причин такого отношения к грамматике, если не основной, то во всяком случае довольно существенной, оказывается характер ее изучения. Чаще всего грамматика предстает перед изучающими ее как унылый перечень парадигм склонений и спряжений, вереница правил и исключений.

Живая, деятельная жизнь грамматики, активная грамматика (по выражению академика Л. В. Щербы), как правило, остается вне поля зрения изучающих.

Между тем, именно активная грамматика, грамматика, облеченная в плоть и кровь,— помощник говорящего. Она направляет всю его речевую деятельность. Она выдвигает перед говорящим весь богатейший запас грамматических средств языка и помогает в нем разобраться, целенаправленно использовать в своей речевой практике. Иными словами, именно активная грамматика учит искусно владеть родным языком.

Эту мысль можно легко проиллюстрировать многочисленными примерами из различных областей современной русской грамматики. Взять хотя бы вопрос, связанный с видо-временными значениями глагольных образований. Глагольное слово является тем центром, вокруг которого группируются различные по своим типам предложения. Конструируя предложение, глагольное слово выступает во всем разнообразии своих форм (вида, времени, наклонения, залога и др.).

Среди форм, например, прошедшего времени прежде всего выделяются образования с грамматической приметой — л (говорил, приходил, прочитал, рассказал). Их очень много, все они обозначают действие, происходившее в прошлом, или состояние субъекта в прошлом. Однако это действие (или состояние) может быть доведено до предела, связано с достижением какого-то результата.

Ни в одной из форм
языкового
творчества народа
с такой силой
и так многогранно
не проявляется
его ум,
так кристаллически
не отлагается
его национальная
история,
общественный
строй,
быт,
мировоззрение,
как в пословицах.
М. ШОЛОХОВ
Сокровищница народной
мудрости

Какое великое национальное богатство духа заключено в наших пословицах! На протяжении веков в пословицах русские люди выражали свои мысли и чувства. Эти самоцветы мудрого житейского опыта — летопись целого народа. «Пословица всем делам помощница»,— исстари говорят на Руси. Недаром такое великое множество различных присловий сотворил наш народ. Ведь уже знаменитый сборник В. И. Даля «Пословицы русского народа» (первое издание вышло в 1862 году) насчитывал 30 000 образных изречений, но, разумеется, это лишь часть обширного всенародного накопления.

Не иссякает родник народного творчества, на наших глазах возникают новые пословицы: Человек трудолюбивый — в СССР самый счастливый. В колхозе быть — без нужды жить. И один в поле воин, коли он советский воин. Курская дуга вогнала в гроб врага. Дружно за мир стоять — войне не бывать.

Просвещение Руси началось с незапамятных времен. Предполагаемый автор «Повести временных лет» летописец Нестор, живший в XI — начале XII веков, рассказывая о крещении Руси, записал под 988 годом, что Киевский князь Владимир «нача поимати у нарочитое чади дети и даяти на учение книжное; матери же чад сих плакахуся… аки по мертвецы» (ПСРЛ — Полное собрание русских летописей, т. 1). Вслед за этим он с радостью добавляет: сбылись, наконец, давнишние пророческие предсказания о том, что наступит время, когда и «на Рустей земли… услышат словеса книжные». ‘ Очевидно, видя такой переполох среди матерей, первый митрополит Киевский Михаил собрал учителей и дал им советы внимательно и с любовью относиться к детям, не перегружать их занятиями, от каждого требовать по его способностям. «Всех учителей грамотных призваніе к себе… и наказываше: учите юные дети якоже словесем книжного разума, такоже благонравию, и в правде и любви… Учите же их не яростию, не жесткостию, не гневом, но радостовидным страхом и любовным обычаем и слатким поучением, п ласковые разсужденпем, противу коегождо силы и со ослаблением, да не унывают, наипаче всегда прилагати им учение… на пользу души и телу» (ПСРЛ, т. 1; Степенная книга, т. 1). В древнерусских памятниках обучение грамоте и сама письменность, как правило, связывались с детьми.

В литературных произведениях встречаются слова, выражающие главную идею целого художественного контекста. Их принято называть ключевыми. Эти слова часто выносятся в название романов и пьес, поэм и стихотворений («Обрыв» Гончарова, «Гроза» Островского, «Хорошо» Маяковского, «Жатва» Николаевой). От них идут невидимые нити к портретам действующих лиц и пейзажам, диалогам и лирическим отступлениям.

Они создают внутреннее единство лексической системы произведений, становясь существенным элементом его композиционного построения. В одних произведениях ключевые слова лишь изредка проступают выпукло на поверхности контекста; в других,— наоборот, отчетливо, густо пронизывают художественную ткань, заставляя читателя искать в них особый смысл. Такие ключевые слова часто выделяются в контексте графически: курсивом, разрядкой. Так, например, одно из ключевых слов в романе Ф. Достоевского «Преступление и наказание» — проба — дается курсивом.

Раскольников размышляет: «…когда я пошел делать эту… пробу..л. Здесь слово проба наполнено большим психологическим содержанием. В романе «Преступление и наказание» ключевое слово угол повторяется несколько раз, наслаивая на свое основное, конкретно-бытовое значение широкое социальное зпачение («угол жизни»): «… для житья моего мне нужен был угол, угол буквально»; «…спрятать мои деньги, чтобы их у меня в угле… не украли»; «Я прямо требовал угла, чтобы только повернуться…»; «оттого, что вырос в углу»; «…закупориться еще больше в угол…»; «Я сделал себе угол и жил в углу»; «Моя идея — угол» и пр. Ключевые слова расширяют изобразительные возможности поэтической речи, увеличивают ее мыслеемкость. К ним, как средству двупланового повествоваііпя, нередко обращаются современные советские писатели (А. Фадеев, К. Федин, Л. Леонов, М. Шолохов, О. Гончар, М. Стельмах, В. Катаев и др.). У каждого самобытного автора свои способы создания ключевых слов, наполнения их образно-символическим содержанием, установления внутренней связи между их обобщенным значением и предметно-бытовым значением других слов в контексте целого. Во всем этом проявляется особый склад художественного мышления писателя. Так, в рассказе В. Катаева «Фиалка» («Новый мир», 1973, № своеобразно раскрывается внутренний смысл ключевого слова новый. Рассказ построен на скрытых и на резко видимых нравственно-этических контрастах.

Аннотация. Статья посвящена коммуникативно-риторическому аспекту художественного текста. В романах П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» (1871–1875) и «На горах» (1875–1881) повествователь неоднократно подчеркивает риторическое мастерство персонажей-купцов. Цель статьи – выявить особенности их аргументации. Патриархальный купец предпочитает аргумент ad hominem, купцы новой формации – аргумент ad rem; однако и те, и другие используют цитаты из Евангелия как главный довод в деловой коммуникации. В работе использован сравнительно-исторический метод исследования. Ключевые слова: П.И. Мельников-Печерский, риторика, образ купца, евангельский текст в русской литературе.

В дилогии П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» (1871–1875) и «На горах» (1875–1881) неоднократно подчеркивается риторическое мастерство персонажей – в частности, их владение аргументацией. Так, Манефа отзывается о Патапе Чапурине: «Любого заговорит, и не хочешь, согласье дашь. Такой уж человек…» [1, с.185]. Подобным образом характеризуется и Василий Борисыч: «…с кем беседу ни зачнет, всякого на свою сторону поворотит» [1, с.159]. Заметив, что Чапурин «любит с умным, знающим встречником поспорить», этот персонаж «охотно пускался с ним в споры, но спорил так, чтоб и ему угодить, и себя не унизить» [1, с.159-160]. Повествователь отмечает, что и в целом «народный ум» проявляет немало «ловкости в словопрениях» [2, с.539]. Персонажи дилогии принадлежат в основном к купеческому сословию, поэтому изображенные «словопрения» связаны главным образом с торговлей.